Курс «Цифровой субъект / цифровой объект» для магистрантов Digital Humanities в ИТМО, проходивший в течение прошлого академического года, отвечал на эти вопросы — и был во многом экспериментальным. Каждые две недели цифровые гуманитарии собирались в гибридном формате (офлайн+онлайн), чтобы обсудить философские тексты про технику, технические процессы и место человека в хитросплетении технологического и гуманистического. За год активной работы были проведены семинары по письму, слоу-ридинги, дебаты; создан зин-навигатор и база данных, где каждое занятие тщательно описано — в скриншотах, и структурировано — при помощи тэгов и рубрик.
Мы встретились с авторами курса и преподавателями DH-центра ИТМО — Полиной Колозариди и Гавриилом Беляком, а также с участниками и участницами курса, чтобы узнать, чему за год они научили друг друга, удалось ли им разграничить границы между объектностью и субъектностью в цифровом пространстве и как, в конце концов, наладить контакт со своей техникой.
Предыстория: почему сложные вопросы оказываются простыми — и наоборот
Полина Колозариди, интернет-исследовательница, преподавательница курса
У курса есть предыстория. Мы с моей коллегой Аней Щетвиной вели курс по интернет-исследованиям. Он был про субъекта в социальных медиа и цифровых инфраструктурах. Это были занятия о том, как теоретические работы вроде техник себя по Фуко или исследований памяти и идентичности помогают понять, как человек живёт с чатами и профилями в онлайн-сервисах, образовании в зум-комнатах, и так далее. Мы с Аней сами вели исследования в этом направлении и вели курс в Высшей школе экономики.
Тема субъекта в цифровом пространстве важна для интернет-исследователей: она противостоит мему «В жизни я один, а в Интернете — другой». Исследователи показывают, это такое различение неверно. Мы разные субъекты в разных элементах жизни: в университете мы немножко одни, когда мы идем на вечеринку, мы немного другие. Человек живёт вместе с тем, что он делает, и граница социальных ролей — подвижна, она может быть связана и с цифровыми артефактами, с цифровыми объектами.
Но мы всё равно триггеримся от вопросов: а каково это — быть цифровым субъектом? Не становимся ли мы Волан-де-Мортом, который бесконечно растаскивает себя на кусочки и не может потом собрать? не оказывается ли, что я в интернете все время вру людям, когда показываю свою жизнь, а на самом деле есть какое-то «на самом деле», где я другой?
Занимаясь этой темой, я ощутила свои дисциплинарные границы. Мне стало понятно, что только из исследования того, как люди взаимодействуют, не возникает внятного ответа, которым я могла бы объяснить беспокойство по поводу раздробленности себя: своей маме или ребятам с первого курса бакалавриата.
Я понимала, что нужно задавать простые вопросы. Не вопрос о том, где разница между мной как человеком в одном контексте и в другом, а ещё более простые. Это то, чем занимается философия. Философия занимается самыми сложными и простыми вопросами — о счастье, о смысле, о вещи, о человеке. Невозможность найти ответ берётся из-за непонимания движения мысли, которое стоит за словами. В общем, курс о цифровом объекте и субъекте замышлялся в сторону философии.
Я люблю преподавать не одна, а в паре, — и я стала искать напарника, потому что Анне Щетвиной больше интересно заниматься исследованиями, с ней мы сделали другой курс. Прошлым летом мы встретились с Гавриилом Беляком. Гавриил задал мне абсолютно простой вопрос: «А все-таки, как ты считаешь: техника — это хорошо?» Я ответила: «Э-э-э, как тебе сказать? Всё сложно». И поняла, что это тот самый вопрос. Мы стали изучать, какой потенциал у философии техники, чтобы отвечать на вопрос о том, что такое цифровой объект и цифровой объект. На старте у нас появился понятный список текстов, с которыми стоит работать, но я не знала, как и к каким ответам мы придём. Но была уверена в том, что нужен язык, на котором ты можешь задать очень простой вопрос и получить ответ; с которым дальше будешь жить, еще думать, прилагать его к чему-то. Мы встретились, и оба, не будучи философами, нашли в философии пространство общего языка и размышления из разных перспектив.
Гавриил Беляк, преподаватель курса
Этому курсу у меня, действительно, предшествует интерес к этому самому простому вопросу: «техника — это хорошо или плохо». До этого я много лет читал в СПбГУ курс по введению в Digital Humanities. Но поскольку я читал его филологам, магистрам и людям с неплохой базой, в том числе и философской, фокус был не столько на прикладные вещи, сколько на набор текстов, которые дают разные подходы к осмыслению проблемы культуры и техники, или даже культуры, природы и техники. Для меня вопрос о субъекте и объекте вообще не стоял. Это не тот заход, который мне здесь наиболее интересен. Однако ситуация была такой: у нас есть курс, есть название; название уже не изменить, но можно изменить все остальное. Мы сели, составили программу, долго думали, почему курс все-таки называется «Цифровой субъект и цифровой объект» и старались к этой теме вернуться в течение всего года.
фрагменты цифрового зина, созданного по следам курса
О чем курс: человечность объекта и техничность субъекта
Полина Колозариди, преподавательница курса
Итак, мы делали курс, в котором была бы база философии техники с фокусом на проблеме субъекта и объекта. Но что такое техника? Для объектов — это может быть инструмент производства или сами объекты. Или вещи? С этим различием нужно было разбираться. С проблемой субъекта — было ещё сложнее, потому что к технике как таковой добавляется проблема техник себя.
Первые встречи были по текстам Мишеля Фуко. Фуко, и потом в какой-то степени тексты Алексея Гастева, помогали понять, что то, что мы себя определяем с помощью каких-то техник, связано не только с цифрой. Поясню: мы всегда себя как субъектов определяем с помощью каких-то техник, будь то техники университета или в широком смысле техника; не только технических объектов, но вообще техник: техника поведения, техника речи, техника письма. Это то, что мы вырабатываем, чтобы быть субъектами мира.
Между нами, как людьми животрепещущими, и тем, как мы себя проявляем, всегда есть зазор. Меняются техники, человек и знание о себе, и этот зазор — он как будто всегда заполнен чем-то разным.
Это не значит, что зазор в какой-то момент уходит совсем. И боже упаси, чтобы он ушел; если он полностью уходит, то это называется тоталитаризм, когда я как бы едина со всеми своими проявлениями в любой ситуации. Но ведь есть ощущение, что меня размазывает, оно возникает, когда меняется техника. Возникает вопрос: что такое техника? что такое техника организации труда, производства? как может быть по-другому? Кажется, одно из самых ярких занятий было про Гастева и Бердяева, где мы решили столкнуть два текста с абсолютно противоположным пафосом.
Алексей Гастев — теоретик труда и практик организации труда в советском государстве, чьи идеи отчасти были реализованы в 1920-е годы в организации под названием НОТ (научная реализации труда). Он спорил с Фордом и отстаивал возможность сложных отношений рабочего со станком. И, с другой стороны, в пару к Гастеву мы подобрали другой текст. Философ Николай Бердяев с ужасом смотрит на все это и говорит: «Организация, которая разрушает организм». Бердяев и Гастев никогда не спорили в реальности, и наверное, не хотели бы такого спора. Но для нас их противопоставление позволило понять не то, что всё неоднозначно, а наоборот: всё однозначно, но очень сложно. Есть черное, есть белое, есть два автора, для которых черное и белое выглядят сложно.
Гавриил Беляк, преподаватель курса
Мы начинали наши занятия с позиции субъект-объект и быстро поняли, что это никакая не оппозиция. В зависимости от того, в какой ситуации, в какой среде мы пытаемся их различать, мы обнаруживаем их различие в другом. Мы начали пытаться собрать набор рядов-позиций, а из них — другую схему отношений. Вот есть природа — культура, организация — организм, культура — техника, техника — природа, цифровое — аналоговое, дискретное — конитинуальное. Все эти оппозиции иногда встречаются даже в одном тексте, находятся в сложных отношениях, и далеко не всегда они выстраиваются в понятный столбик, где белое — доброе, черное — зло, техника — организация. Нет, ни у одного из этих авторов, как это ни удивительно при внимательном изучении, оказывается, что это различие не консистентно. Система бинарной оппозиции не складывается каким-то однозначным способом: каждый раз происходит переворот, усложнение. Диада превращается в триаду, в тетраду, во все что угодно. Попытка проследить, как производится это различение и как способ этого различения, в конечном счете, помещает субъекта (человека) в одну или другую точку, делает человека субъектом или объектом культуры или техники. Делает именно человека субъектом или объектом, принимает его или нет. Или вообще, как Бердяев говорит: «Нет, не надо нам сводить субъекта к человеку. Человек — это не субъект. Субъект философы придумали, а человека — Господь Бог».
Полина отчасти об этом сказала, но подспудной проблемой курса, лежащей где-то в поле, является ситуация цифровизации; ситуации перевода объектов, людей, практик из одного типа культуры в другой. Понять, чем эти пространства отличаются и что происходит, когда мы подменяем одно другим, можно, только если у нас есть модели обеих частей.
фрагменты цифрового зина, созданного по следам курса
Елизавета Асташкина, слушательница курса
В течение учебного года, как кажется мне, мы больше разделяли языки естественные и искусственные, а ещё много занимались изучением способов управления человеком, чтобы по аналогии управлять машиной. Не уверена, что было много сказано о цифровой информации и её отличиях от аналоговой. Однако можно сказать, что мы увидели, чем машинный язык отличается от человеческого. Машинному языку необходима прямая и единственная интерпретация, не несущая за собой сложности перевода. Один реестр для одного значения.
Практические выводы для студентов состоят в понимании основ теории управления, как мне кажется. Если сталкиваешься со мискоммуникацией в команде, особенно если с техническим специалистом, стоит попробовать поговорить с ним с помощью инструкций более конкретных. Отложить на время запросы бизнеса и вспомнить о возможностях «машины». Отнестись к машине не как к лопате, а как к субъекту с ограниченными возможностями выбора.
Для меня сущность отношений между цифровым объектом, если взять в пример некий архив, и субъектом, например, антифродовую систему, сейчас определились как вполне производственные.
Когда мы являемся цифровыми — мы говорим на машинном языке. Чем более мы аналоговые, тем большей бионепредсказуемости ожидаем от машины. Все возможные конфликты в этих отношениях происходят из-за недопонимания. Потребности машины почти всегда будут состоять лишь в поддержании функций, а функции нужны человеку. Любите свои машины, и они ответят вам точностью.
Алиса-Мишель Лисенкова, слушательница курса
Мы смогли разделить границы цифрового и не-цифрового, выделив принципиальное различие, идущее из корней цифровой техники. Если докибернетическая техника, не цифровая, а чаще всего производственная, влияет на субъекта только своими аффордансами, то кибернетическая со встроенной в нее управляемостью вообще, как мне кажется, уподобляет ей и субъекта, делая его тоже управляемым. Если, например, говорить о концепции управления вниманием. Для меня сущность отношений цифрового субъекта и цифрового объекта, их понимание ушло скорее в горизонтальные онтологии, где субъект уподобляется объекту и они взаимодействуют.
Полина Ширыкалова, слушательница курса
Думаю, что цифровое — это что-то выраженное цифрами. На курсе я искала ответ на вопрос, что именно выражается цифрами, каким образом и почему. Если считать, что «цифровой» — это материализация идеи, например идеи о продуктивности труда, то границы будто бы нет. С другой стороны, «цифровой» как материализация расчетов в форме станка, свои границы точно имеет. Тут я вспоминаю бастующих луддитов на гравюре с погромом ткацкого станка. Субъект — это вроде бы про агентность. И кажется, что тот, кто производит действие — субъект. Я поняла, что всё не так просто с агентностью. Например, когда я вызываю лифт, я субъект, который нажимает кнопку или объект протокола по пользованию лифтом?
Методики работы с текстами: от медленного чтения до создания мемов
Полина Колозариди, преподавательница курса
Мы начинали курс, понимая, что у нас разные стилистические и политические позиции. И спорили на протяжении всего курса, в каждой встрече был момент: «Что-о-о, что-о-то, подожди, нет, всё не так!». Мы пытались обосновать причины спорить и пытаемся до сих пор. Мне всегда казалось важным, что у студенток, которые пришли слушать курс, участвовать в нем, была возможность видеть, что и про Фуко или кого-то ещё можно так спорить и лично это принимать. Это не только эмоции — это настоящее интеллектуальное напряжение. Но спорили мы не для педагогических целей, а потому что проблемы, которые мы обсуждали — они действительно важно.
А что же давало стабильную рамку? Безусловно, интерес к чтению, тут мы приносили каждый своё. Гавриил говорил про модели, которые мы создавали. Для меня это чуждый способ чтения. Я не думаю моделями, но при этом всегда хотела узнать, как другие это делают. Мне интересно было увидеть за текстом то, чего я не умею видеть — у меня нет этого интеллектуального инструмента. Есть инструменты, которые мы оба любим, типа медленного чтения, но и их применяем по-разному. Нам хотелось испытать опыт отношений с текстами, которые есть у нас; собственно, педагогическая задача: «отчуждить» свой опыт, но не «отчуждить от себя совсем», а разделить его с другими людьми. И мы каких только типов чтения не использовали. В итоге старались всю дорогу с этим экспериментировать.
Елизавета Асташкина, слушательница курса
Больше всего запомнились дебаты о будущем и прошлом цифровых субъектов и объектов. Нам дали задание найти важнейшие достижения человечества, определяющие субъектность и объектность. Мы собрали самые важные изобретения в истории человечества, а преподаватели ждали, что мы соберём базовый список литературы вузовского учебника по философии. Надеюсь, мы не сильно расстроили их тем, что посчитали колесо важнее, чем атомизм Демокрита.
Мария Кешишян, слушательница, менторка курса
Мой любимый формат на все времена — медленное чтение в небольшой группе. Насколько я помню, так мы читали Жильбера Симондона в рамках открытого занятия на DH week 2023. Особенность этого формата — в количестве времени, которое можно уделить друг другу на тему одного небольшого куска текста. Для меня здесь обсуждение работает в обратной пропорции: меньше фокус, шире взгляд. И этот формат идеален для того, чтобы придираться к словам.
Ну и ещё несколько открытий:
- стикеры и мемы — тоже важная часть учебного процесса;
- записи занятий, состоящих из бесконечных обсуждений и разговоров, интересны и пригождаются;
- курсы про чтение могут быть практическими.
Алиса-Мишель Лисенкова, слушательница курса
Самым дельным форматом мне показалось классическое близкое чтение, герменевтика и контекстное чтение; я в принципе, кажется, получше начала этим пользоваться и начала больше использовать это, когда читаю сама. Ещё были DH-подходы, типа дальнего чтения, генеративных подходов. Они веселые, они кое-где кое-как могут помочь вытащить что-то из текста, что не вытаскивается просто из чтения. Но они все еще не используются, от них мало толка без близкого, обычного чтения, потому что они дают срез текста смысловой, и этот срез скорее дополнителен, чем полезен сам по себе.
Что почитать? Советы от участников и участниц курса
Инесса Кевлер
Мой любимый текст с курса — «Вещь» Хайдеггера! Я читала его про себя, читала вслух, перечитывала и обсуждала с воображаемым Хайдеггером в своей голове (об этом даже был локальный мем).
Самый противоречивый текст в моём отношении к нему — «Технологии себя» Фуко: долго пыталась понять, что со мной не так и понимаю ли я его на самом деле, а потом я приняла идею о том, что главное — не понять Мишеля (именно я сомневаюсь, хотел ли он вообще не хотел быть понятым), а обрести свои идеи, вдохновленные Фуко, даже если в них нет ничего от Фуко.
Мария Кешишян
Кажется, самым сложным (по общему мнению) был Хайдеггер («Вещь», «Вопрос о технике») — но это, кажется, очевидный ответ. Мне вспомнился ещё текст Винера «Человеческое использование человеческих существ» про кибернетику, благодаря которому я стала читать ещё и его автобиографию «Я математик».
В целом интересными и сложными были не сами тексты, а ситуации и контекст, в который мы их погружали. Например, читая Винера, мы раскладывали текст на действующие лица, что мне показалось сложным — читая, я думала о том, что это Винер своей мыслью заставляет действовать какие-то вещи и что сами по себе они агентностью не обладают. Небольшая такая паранойя.
Елизавета Асташкина
Самый интересный текст, по моему мнению, — это Юрий Лотман («Мозг, текст, культура, искусство»), потому что его удалось здорово разобрать на очной паре, потому что текст напоминал мне прозу Умберта Эко и Ролана Барта одновременно, а ещё потому что была весна и у меня был хороший период в жизни.
Алиса-Мишель Лисенкова
Все тексты были из разных дисциплинарных направлений, что помогало думать о цифровом/субъекте/объекте с разных сторон. На курсе мы также пытались выстроить нарратив развития представлений о технике и вообще нарратив того, как менялась техника и как ее конструируют в дискурсе. Были достаточно странные и интересные тексты типа кибернетиков— Винера или советских, потому что обычно их особо никто не рассматривает — даже айтишники, у которых на этом построено несколько дисциплин типа той же теории управления, которая, по сути, и есть кибернетика, не рассматривают сами исходные тексты, их предпосылки и онтологию, а чаще просто рассматривают саму теорию кибернетики как прикладную дисциплину. Из сложного — наверное, Хайдеггер, но он наследственно сложный из-за его структуры текста: мы строим трактат на игре слов, игра слов — на немецком, переводить невозможно, и из-за этого непонятно, если честно.
Артефакт общего пользования: про зин и базу данных
Полина Колозариди, интернет-исследовательница, преподавательница курса
И по истории, и по структуре курс не столько о чём, сколько к чему. В этом смысле, зин — не новая форма: есть какое-то количество художнических и образовательных практик, связанных с тем, что люди делают саммарайз в самых разных видах. У нас есть база данных с интерфейсом в таком виде, со всеми текстами и материалами. Мне кажется, что это в какой-то степени продукт; это что-то, что теперь существует в культурной форме, это вполне себе артефакт, цифровой объект, и он даже не один. У нас есть стикерпак с фильмом «Метрополис», который мы смотрели, набор внутренних мемов, связанных с авторами, которых мы проходили. Хайдеггера я вообще вслуха читала, и у меня есть набор аудиозаписей, которые я хочу альбомом издать — как я читаю по-разному разные куски текстов. Остались следы «культурной деятельности», которой мы занимались. Зин их сохраняет: мы сразу сразу же пытались придать этому форму, чтобы в будущем к ней можно было обратиться.
