Искусственный интеллект, а в первую очередь большие языковые модели, вошли в нашу жизнь очень стремительно. Всего за пару лет они заметно изменили то, как мы работаем с информацией, решаем задачи, общаемся с миром. Для многих людей ИИ уже стал таким же естественным рабочим инструментом, как почта или текстовый редактор.
Сегодня машины умеют писать почти как люди. Достаточно автору слегка пройтись по сгенерированному тексту, подправить неточности, шероховатости — и отличить его от человеческого станет практически невозможно.
В огромном количестве случаев это облегчает жизнь. Например, написание больших квартальных отчетов, которые, будем честны, чаще пролистывают, чем читают, превратилось в задачу на пару кликов. Часто от текста требуют лишь объем. Так и говорят: «Нам нужен отчет не менее, чем на n страниц». ИИ отлично справляется с такой формальной механикой, производя требуемую массу слов, смысл в которых никто и не собирается искать.
Прозвучит спорно, но даже в творческой работе языковые модели действительно могут помочь. Когда мы пишем, первые 10–15% времени работы — это выплеск мыслей, поток сознания, сырой материал. Остальные 85% — борьба с несовершенством: переписывание, шлифовка, структурирование. Если отдать этот первичный поток ИИ и попросить его переформулировать, можно сэкономить часы и получить аккуратный, выразительный текст, который при этом весьма точно передает вашу мысль. Машина «переводит» внутренний хаос на ясный, удобоваримый язык.
И, конечно, проблема чистого листа — вечный кошмар автора: сидишь перед пустым документом, смотришь на него часами и в итоге закрываешь, оставляя очередной файл с названием «курсовая» или «отчет» до завтра. ИИ тут работает как идеальная начальная точка: он создает заготовку, костяк, над которым уже можно работать. Исправлять и дополнять всегда проще, чем начинать с нуля.
Но у этой эффективности есть и обратная сторона: весь текст выше этой строки написан при помощи ИИ по той схеме, которую я описал. Поток сознания → машинная редактура → моя небрежная редактура.
Пожалуйста, не закрывайте это эссе: дальше только мой текст, целиком и полностью.
Что вы почувствовали?
С большой долей вероятности вы были уверены, что все выше человеческое, мое. И в каком-то смысле это так: ИИ лишь привел в порядок мои мысли. Но все равно, стоит узнать правду и текст мгновенно обесценивается. Перечитав его, вы уже начинаете замечать в нем что-то нечеловеческое: неестественные обороты, шаблоны, гладкость, которой не бывает у живого письма.
Почему так происходит? Почему текст вдруг становится второсортным?
Потому что я вас обманул. Потому что выдал то, что машина сделала за секунды, за результат своей мысли и своего труда. Вы верили в мое искреннее желание рассказать что-то важное, поделиться мыслями, а вместо этого столкнулись с продуктом моей лени, с имитацией работы и имитацией искренности.
— Мне лень писать текст — пусть пишет машина.
— Ах так? Тогда мне лень его читать.
Очень заметно то, что доля ИИ-текстов в мире стремительно растет. И это не страшно, пока речь идет о документации, отчетах и любых материалах, где личность автора вторична. Страшно, когда ИИ проникает в публицистику и художественную литературу. Ещё страшнее, когда он из редактора уже написанного текста превращается в автора. Совсем плохо, когда автор даже не читает то, что публикует от своего имени, совершенно отстраняясь от производства контента.
Проблема не в том, что ИИ не способен написать осмысленный текст. Он способен — мы пользуемся этим каждый день: спрашиваем, уточняем, просим объяснить или написать код. Проблема в другом: вместо того чтобы формулировать собственные мысли, автор пытается «подсунуть» читателю их имитацию, относясь к читательскому вниманию как к единице в счетчике просмотров. Растянутый во времени диалог написавшего и читающего превращается в конвейер, цель которого произвести больше текста, собрать больше внимания, получить большие охваты.
Но мы-то хотим другого.
Мы хотим говорить с людьми, а не с машинами.
Мы не хотим ощущать эффект зловещей долины, читая текст.
Мы хотим чувствовать, что на другом конце «провода» такой же человек. Существо со своей субъективностью и опытом.
В знакомых всем шаблонных риторических конструкциях, словно неосознанно выдернутых из учебника, легко чувствуется ИИ. Тройные риторические повторы (триколоны) в каждом втором предложении. Конструкции вроде «Это не просто X. Это Y», обязательный маленький вывод после каждого абзаца, нумерованные списки, длинные тире, которые стали мемом. Всё это напоминает сочинение на школьном экзамене, написанное так, чтобы идеально соответствовать критериям оценки, а не чтобы что-то выразить и донести до читателя.
Сами по себе эти шаблоны безвредны, но когда такие конструкции встречаются буквально в каждом тексте, они начинают утомлять. Тексты теряют разнообразие, перестают удивлять, становятся гладкими, взаимозаменяемыми. Из них уходит «жизнь», они превращаются в идеальные копии друг друга, где риторика выверена, логика безупречна, синтаксис отполирован… и всё равно что-то не то. Слишком стерильно. Слишком правильно.
Я стал меньше читать в интернете. Раньше, увидев в соцсетях лонгрид, я ожидал услышать личную историю, мнение или изучить маленькое исследование. Теперь, встречая длинный текст, я подсознательно напрягаюсь: а вдруг это снова генерация? Не опыт, не мысль, не переживание — а их симуляция, созданная на «контент-заводе» из той самой надоедливой рекламы на YouTube.
Что же станет с самим понятием текста в такой среде? Сказать наверняка сложно, но у меня есть предположение. Когда технология достигает развития, при котором она упрощает и оптимизирует что-то до предельного уровня, через некоторое время приходит ностальгия и, как следствие, частичное возвращение к старым подходам и методам.
Когда сервисы для прослушивания музыки дошли до того уровня развития, на котором любая песня доступна в один клик, снова начали цениться пластинки, кассеты, старые плееры. Вернулся целый ритуал, связанный со множеством предметов и действий: достать пластинку из конверта, ощутить плотный картон обложки, аккуратно положить диск на тарелку, опустить иглу, услышать первые аналоговые потрескивания.
Этот ритуал для нас оказался важнее, чем казалось. Чтобы купить пластинку, нужно искать ее: листать каталоги маленьких интернет-магазинов, ходить в музыкальные салоны, где за прилавком стоят такие же увлеченные люди, как ты. Разговаривать, спорить, делиться находками. Удивительно, но мы добровольно выбираем более сложный, дорогой и неоптимальный путь удовлетворения желания и получаем от этого удовольствие.
Мы миримся с тем, что проигрыватель требует много места, что пластинки занимают полку в шкафу и требуют ухода, что собрать их коллекцию стоит денег и времени. Нам нравятся аналоговые шумы, легкие искажения, сама необходимость включать музыку через отдельные предметы, а не через одно универсальное приложение в телефоне.
Это своеобразный бунт против цифровой унитарности и утилитарности. Против технологии в своем упрощении сводящей целый ритуал к нажатию двух кнопок, действию, которое не оставляет следа в памяти. И я уверен: дело здесь не в хипстерстве и не в позерстве. Мы выбираем более сложный путь не ради эстетики сложности самой по себе. Мы делаем это потому, что в этой сложности содержится ощущение подлинности. Потому что там, где есть осознанное, растянутое во времени действие, а не бессознательный клик, там есть и след человека, маленькая вспышка мысли, которая задерживается в памяти. Возможно, именно этого следа нам все сильнее не хватает в мире, где все стало слишком упрощенным и слишком одинаковым.
Посмотрим на фотографию. Еще недавно технический прогресс в этой сфере выглядел как бесконечная гонка: у кого лучше оптика и точнее цветопередача, компактнее корпус. Камеры становились совершеннее, легче и мы восхищались этим. И вот, незаметный перелом: сегодня флагманские смартфоны делают снимки, которые непрофессионалу почти невозможно отличить от фотографий, снятых на продвинутую «зеркалку». Развитие технологии снова свело целый мир фотокамер и объективов к одному приложению и одному нажатию.
И что мы видим спустя несколько лет? Ту же реакцию, что и с пластинками: растущий интерес к старым пленочным камерам и к лоу-фай мыльницам из девяностых. Люди добровольно отказываются от качества изображений, удобства и скорости, чтобы вернуть себе ощущение участия и присутствия.
Я думаю, что людям надоедает эта стерильная эргономичность. Мы устали от сверхфункциональных устройств, которые умеют все. Мы, кажется, хотим не новых функций в одном устройстве, а новых устройств со старыми функциями. Мечта о технологическом «устройстве для всего» обернулась неожиданной усталостью: смартфон приелся, его универсальность стала скучной.
То же самое происходит и в других сферах. В мире технологий конвейерной еды, сделавшей голод незнакомым для большинства жителей развитых стран, неожиданно расцветают фермерские продукты, ремесленные сыры и хлеб, приготовленный вручную. На фоне фастфуда и бесконечных сетей, когда потребность в простом утолении голода удовлетворена, людям вдруг снова хочется уникального вкуса. То же и с одеждой. На фоне быстрой моды, где вещи живут один сезон, растет интерес к ретрогардеробу: плотная шерсть, добротный деним, кожа, выкройки прошлого века.
И мне кажется, что с текстом скоро произойдет то же самое. Мы начнём снова ценить простой человеческий язык. Не вылизанный сотней правок, человеческих и машинных, не отшлифованный до стерильности, а живой, подвижный, похожий скорее на поток сознания, чем на подготовленную работу. Да, такой текст сложнее читать. Да, он иногда «спотыкается» о самого себя. Но в таких «спотыканиях» содержится доказательство: это писал человек.
Мы, думаю, вновь научимся с теплотой относиться к этому «аналоговому шуму» письма: к пропущенной запятой, повтору, кривоватой фразе, к небольшой неточности синтаксиса, к тем мелким несовершенствам, которые делают текст настоящим. Да, формально качество текстов упадет. Но зато отчетливо будет чувствоваться главное — их подлинность, тот факт, что перед нами человеческая мысль. И, может быть, именно поэтому теперь именно скриптор, о котором писали Барт и постмодернисты, умрёт. Быть скриптором умеет машина, и она делает это быстрее, ровнее, убедительнее человека. Автор, вопреки всему, снова станет важным. Не потому, что он пишет лучше ИИ, и не потому, что владеет каким-то тайным мастерством. А потому, что он один способен вложить в текст то несводимое, несовершенное, хрупкое чувство присутствия. Он может оставить в письме след живого человека, пусть спотыкаясь о слова, не всегда точно передавая своё внутреннее и пользуясь языком, который неизбежно несовершенен. И, кажется, именно этот след мы со временем будем ценить все сильнее. Ведь в мире симуляций подлинность становится роскошью. И автор — тот единственный, кто еще может ее подарить.
