Что имеют в виду люди под правильностью и грамотностью в языке? Вправе ли один носитель поправлять другого? Как должен реагировать тот, кого поправили? Нужны ли словари ударений и прочие справочники для работников радио и телевидения? Что такое норма и откуда она берется? Бывают ли более и менее «эталонные» носители? И наконец: как правильно — звонИт или звОнит? Все это мы с вами попробуем сегодня разобрать, и надеюсь, вы сильно удивитесь, а также наконец расслабитесь и перестанете ограничивать себя в языковой деятельности.
Чтобы вы мне хоть немного поверили, считаю полезным упомянуть, что я кандидат филологических наук (по специальности «теория языка»). Это сразу подводит нас к первому аспекту темы.
К сожалению, о языке в целом и о грамотности в частности так просто рассуждать — и так сложно что-то в этой области формально доказать, что это делают все кому не лень. В таких разговорах принято верить на слово, особенно если это слово напечатано на какой-нибудь бумажке — и еще лучше, чтобы на обложке было написано «словарь». Однако, несмотря на серьезность своей аффилиации, я постараюсь не делать голословных утверждений, а апеллировать только к логике и здравому смыслу. Но если хотите, то можете поверить мне и на слово тоже.
Язык письменный и устный
Итак, первое и самое важное, что нужно понимать — устная и письменная форма языка, откуда что берется? Тут нам придется немножко окунуться в теорию. В мире насчитывается около 7 тысяч естественных языков. Как их посчитали и что такое язык вообще, в данном случае не очень важно. Важно, что письменность существует менее, чем для половины из этих языков. Погуглите точные данные, если интересно, а мне лишь важно объяснить: письменность для языка не есть нечто обязательное или даже существенное. Язык — это некоторая знаковая система, которая «выросла» в голове у человека (как представителя животного мира) за очень долгое время; язык не придуман человеком, не изобретен им. Он развился в человеке. Подобно тому, как у птицы в ходе эволюции появились крылья, у человека появилась языковая способность — то есть, способность усвоить язык в раннем детстве и пользоваться им до своей смерти.
Письменность же, напротив, — это нечто созданное, придуманное, изобретенное людьми с целью передачи сообщений на языке на расстояние или во времени. Сами письменные символы, правила их чтения, расстановка и наличие пробелов, направление письма — все это придумано людьми. То есть письменность (орфография) — абсолютно искусственная система, не имеющая отношения ни к человеку как представителю животного мира, ни к эволюции. Ну разве что опосредованное отношение — как изобретение колеса, парового двигателя или атомной энергетики, которые, разумеется, в конечном счете повлияли и на эволюцию тоже. Итак, повторим еще раз, потому что разница фундаментальна: человеческий язык (в его устной форме) — природное явление, дерево, выросшее в лесу, птица, отрастившая крылья. Письменность — не природное явление, не дерево, не крылья, а инструмент, изобретенный человеком; пусть и очень мощный и удобный, но всего лишь инструмент. Язык первичен, без письменности он существует и прекрасно себя чувствует, а письменность вторична, без языка она буквально ничто.
Теперь еще одна несложная, но важная идея. Та половина естественных языков, которая не имеет письменности, не хуже и не лучше другой половины. Любой естественный язык, письменный или бесписьменный, одинаково богат, одинаково велик, одинаково могуч. На любом естественном языке можно выразить любую мысль. Разница лишь в том, что в разных языках разные мысли «пакуются» в высказывания разной длины в зависимости от важности этих мыслей для носителей конкретного языка. Если нам с вами важно отличить телефон от пейджера и мы поэтому пакуем эти мысли в разные слова, то эскимосу важно отличить снег, выпавший утром, от снега, выпавшего вчера, и он пакует эти мысли в разные слова (в отличие от нас). Но поверьте, любой эскимос в состоянии на его бесписьменном языке описать разницу между телефоном и пейджером. Если, конечно, ему это когда-нибудь будет нужно. Тут я не хотел бы углубляться в доказательства, так как вообще считаю людей, различающих человеческие языки по их великости и могучести, расистами чистой воды. Дерево с листьями не хуже и не лучше дерева с иголками. Доказывать тут нечего.
Мы почти подошли к самому интересному — при чем же здесь правильность, грамотность и все такое прочее. Потерпите еще немного.
Учат в школе… не язык
Теперь, когда мы поняли, что такое письменность и чем она отличается от собственно языка, давайте обсудим, что изучают дети в школе на предметах типа «Русский язык» (или шире, «Родной язык»). Вы удивитесь, но дети изучают на этих предметах письменность, а не язык! Родной язык дети усваивают в раннем возрасте (примерно в 3 года), и учить этой способности детей совершенно не нужно, более того — это и не очень-то возможно. Почитайте о процессе усвоения родного языка детьми и вы поймете, что это «природный» процесс, его невозможно воспроизвести искусственно и в другом возрасте. Ребенок, выросший в интеллигентной семье, окруженный книгами, в свои 6 лет владеет грамматикой родного языка ничуть не лучше (и не хуже), чем ребенок, выросший в семье условных рабочих/таксистов/дворников. Да, у них может быть разный словарный запас, они могут очень по-разному говорить, но оба они еще до первого похода в школу уже являются абсолютно состоявшимися, полноправными носителями своего языка. Почему? Да потому, что они уже могут выражать свои мысли посредством языка, понимают других носителей, а другие носители понимают их. Это вполне достаточные основания, чтобы признать, что они являются настоящими носителями данного языка. Что же происходит дальше с этими детьми в школе на уроках русского (родного) языка? Их учат читать и писать. Только и всего. И как бы Марья Ивановна ни желала быть более полезной для общества и как бы она ни мечтала прививать «устную грамотность», развивать «устную речь», по большому счету учительница тут абсолютно бессильна. Она почти никак не способна влиять на тот язык, который уже усвоен детьми из нашего примера, и на то, что в будущем произойдет с этим языком. А произойдет с ним, конечно, много интересного, система у них в головах будет развиваться и меняться, но без всякого участия Марьи Ивановны.
Здесь нужно сделать важную оговорку, так как я уже чувствую, что многие читатели хватаются за головы и начинают писать комментарии — конечно, устный язык бывает очень разным. Мы по-разному говорим на рабочем совещании, дома с семьей, в бане с друзьями или выступая с докладом на научной конференции. И, конечно, не все носители одинаково хорошо владеют всеми этими многочисленными «жанрами» (регистрами) устного языка. И, конечно, таким «жанрам» можно специально научиться и их можно развивать. Однако в обычной школе почти ничему из этого специально не учат. Поэтому абстрагируясь от этих навыков владения разными «жанрами», еще раз подчеркнем — в самом общем случае в школе детей не учат языку, в школе детей учат письменности. Более того, очень часто в регионах со сложной языковой ситуацией в школе детей учат письменности даже не их родного языка, а некоторого другого. Поскольку у их родного языка (на котором они говорят дома) письменности не существует или же их родной язык не признается в данном регионе «главным». Такова, например, ситуация во многих регионах Кавказа.
Птица не может «неправильно летать»
Догадливые читатели уже поняли, куда мы клоним. Осталось сделать буквально один логический переход: если язык (тот, который настоящий, а не его письменная форма) — это то, что сформировано в голове носителя с раннего детства, а не выучено им в школе по каким-то искусственным канонам и нормам, то как высказывания на этом языке, производимые данным носителем, могут быть неправильными? Ведь его голова по сути и является единственным хранилищем этой языковой системы, а его рот — единственным источником информации для нас как для ученых о том, как эта система устроена. С письменной формой это соображение, напротив, не работает. Ведь у письменной формы есть точно известные, закрепленные правила и законы — они созданы искусственно, не меняются, а значит, даны нам в определенных и точных границах. И эти правила, конечно, могут быть нарушены, а эти нарушения (ошибки) могут быть зафиксированы. В случае же устного языка, то есть, собственно языка, все порождаемые носителем высказывания должны трактоваться нами как верные, безошибочные. Иначе как выделить из потока всех высказываний всех носителей данного языка ошибочные, если мы только что показали, что язык дан нам именно и только в форме высказываний, порождаемых его носителями? Вспомним нашу аналогию с миром природы. Утверждать, что одна из веток дерева растет неправильно, — глупо, даже если такого типа веток ученые раньше не встречали. Утверждать, что птица делает безграмотные движения при полете, — глупо, даже если такого типа полета никто ранее не наблюдал. Дело ученых — фиксировать новые типы роста веток и полета птиц, но не объявлять деревьям и птицам, что они в чем-то не правы.
Вывод 1: Говоря о правильности и грамотности в языке, не следует смешивать устную и письменную формы языка. Для письменной формы понятия грамотности и правильности осмыслены и релевантны, для устной формы они по большому счету бессмысленны.
Когда ошибка действительно ошибка
И тут опять нам придется сделать пару важных оговорок, пока владеющие предметом читатели в очередной раз не схватились за голову. Вспомним о тех разнообразных «жанрах», которые мы упоминали выше, или, например, о словарном запасе, который может быть разным у разных носителей. Если носитель еще не до конца освоил новый для него «жанр» или не полностью зафиксировал модель использования нового для него слова (а эти процессы могут продолжаться в течение всей жизни), то, конечно, он может ошибаться и в устной речи. Скажем, если человек первый раз в жизни услышал слово скрижали именно в такой форме, а потом при первом использовании этого слова согласовал его по мужскому роду (этот скрижаль), то это, безусловно, ошибка. Такого носителя можно (но не обязательно нужно) поправить и дополнить информацию о новом для него слове так, чтобы парадигма этой лексемы выстроилась в его голове таким же образом, каким она выстроена в головах других носителей. Впрочем, если его не поправить, то ничего страшного тоже не произойдет, так как парадигма со временем выправится и сама. Для этого ему достаточно будет услышать или прочитать это слово в других формах. Поскольку язык как грамматическая система был усвоен им в детстве, выстроить парадигму для нового слова не составит для него труда, это произойдет «на автомате». Заметим, что этому его не учили в школе, но он это умеет, так как обладает языковой способностью.
Или если говорить о «жанрах», то аналогичным примером может служить ситуация из моего личного опыта. Я был знаком с одним носителем, который плохо владел матерной речью. И по началу он использовал выражение я в а#Уе (с ударением на «у»!), так как он наблюдал его в своей жизни только в письменной форме (бедняга, он был лишен наблюдения за целым слоем русского языка). Мне пришлось убеждать его (не без труда), что ударение в этом выражении падает на «а» — в А#уе, так как я отчетливо понимал: это не появление нового варианта данного языкового фрагмента, а просто недостаточное знакомство с ним. Это, конечно, была ошибка, самая настоящая.
Другим важным исключением являются оговорки — случаи, когда носитель породил некоторый языковой материал, отличающийся от того, который он намеревался породить (А писло чесать?). Здесь важно то, что носитель при этом сам отдает себе отчет в том, что он хотел сказать по-другому и часто даже поправляет себя сам. Конечно, случаи оговорок являются чистыми случаями ошибок в устной речи, и их мы исключаем из рассмотрения, так как с ними все ясно, и на их счет никто ни в чем не сомневается.
Если же носитель уже владеет некоторым фрагментом языковой системы (этот фрагмент для него не является новым, он усвоен им в детстве или позднее, был доступен ему для наблюдения многократно и в достаточном объеме) и он не оговорился, то порожденный носителем вариант использования этого фрагмента не может быть признан неправильным по определению. Вернее, за отсутствием определения «неправильности». Здесь уместно будет взять для примера известную пару звонИт / звОнит. Предположить, что носитель, использовавший вариант звОнит, не знаком с данным фрагментом языковой системы, было бы странным, так как эта лексема (и ее парадигма) входит в базовый словарный запас носителей русского языка. Это не часть какого-то специфического «жанра» и не новое для носителя слово. Тогда на каком, собственно, основании мы можем утверждать, что данный вариант ошибочен? Наш ответ: такие основания отсутствуют! И здесь мы уже вплотную подошли к понятию так называемой нормы в языке. Ведь многие читатели наверняка ответили на мой последний вопрос так: основанием для признания этого варианта ошибочным является наличие нормы с другим вариантом (звонИт).
Что такое норма
Здесь нам опять придется немного углубиться в теорию. Чтобы понять, что такое норма и почему это понятие эфемерно и ненаучно, нужно понять, как происходят изменения в языке. То, что язык постоянно меняется, думаю, не стоит доказывать. Это можно «пощупать руками». Приведу пару примеров изменений, которые мы можем пощупать прямо сейчас:
- Склонение топонимов на -ово/-ево. Еще каких-нибудь 40–50 лет назад топонимы типа Ясенево всегда склонялись (Живу в Ясеневе), сейчас они почти никогда не склоняются (Живу в Ясенево).
- Склонение сложных числительных: с восемьюстами восьмьюдесятью восьмью рублями. Сейчас сложно найти носителя, который склонял бы такие конструкции и не сомневался бы в формах их частей.
Язык — динамичная система, и он всегда находится в процессе изменений. Очень упрощая, изменения эти можно описать так. Есть некоторый фрагмент языка, который в большинстве случаев представлен в каком-то одном варианте. С течением времени в этом фрагменте возникает вариативность, то есть частота старого варианта снижается, а какой-то другой из новых периферийных вариантов начинает употребляться чаще старого и со временем его вытесняет. У таких изменений обычно есть какая-то общая тенденция (тренд), и лингвисты умеют обобщать такие изменения и описывать глобальные переходы структуры данного языка от одного типа к некоторому другому. Основной двигатель таких изменений обычно — стремление носителей передавать тот же смысл в более короткой или более простой форме. Стремление к экономии совершенно естественно, почитайте о «максимах Грайса», если интересно узнать подробнее про эти механизмы. А источником таких изменений (ну или инструментом) являются как раз случаи, когда носители «ошибаются» (и мы берем здесь это слово в кавычки, так как мы не считаем это ошибкой), то есть используют вместо старого варианта некоторый другой, запуская тем самым процесс вытеснения, который затем подхватывают другие носители. На самом деле этот процесс — часть общего эволюционного процесса. В природе происходят мутации, некоторые из которых, будучи наиболее подходящими под текущие обстоятельства, закрепляются и вытесняют впоследствии все остальные варианты данного признака. Что-то похожее происходит и в языке — носители всегда используют разные варианты одного фрагмента, и если данный вариант попадает в некоторый тренд, то он закрепляется и вытесняет текущий.
Что произошло на наших глазах в двух описанных выше примерах: вариант живу в Ясеневе использовался как основной (наиболее частотный), далее какие-то носители стали говорить живу в Ясенево (по какой причине — не очень важно, и скорее всего, никому точно не известно). Этот вариант попал в тренд, его стали использовать все больше носителей, и со временем старый вариант живу в Ясеневе был вытеснен новым. И, конечно, это изменение было системным (как и всё в языке) — то есть, изменению подверглись не конкретные слова, а целый грамматический класс слов.
Со вторым примером (склонение сложных числительных) все немного сложнее — здесь на наших глазах происходит отмирание целой парадигмы таких конструкций, но пока не ясно, какой вариант будет использоваться вместо прежнего. То есть, носители уже чувствуют, что склонять это невозможно (так как у них в голове попросту отсутствует информация о том, как это нужно делать), но пока не понимают, каким вариантом это заменить. Это более редкий случай, но он, тем не менее, вписывается в ту же общую картину. Далее эти конструкции либо упростятся (все формы косвенных падежей могут быть заменены какой-то одной, например восьмиста вместо восемьюстами), либо может возникнуть «дыра» в парадигме, что тоже бывает. То есть так вообще нельзя будет сказать никаким образом. Как в случае с победю/побежду/побежу, где ни одна из форм не является частотной. Это, конечно, менее вероятно, так как конструкции с косвенными падежами числительных все-таки довольно нужные и это не какая-то одна лексема, а целый класс слов. И здесь, как в первом примере, источником изменений могло стать только одно — какие-то носители перестали склонять эти конструкции (начали «ошибаться»), в то время как большинство их склоняло.
Итак, важно подчеркнуть: во-первых, изменения происходят, и от них никуда не деться; во-вторых, источником этих изменений всегда являются менее частотные варианты, которые вытесняют более частотные.
Теперь перейдем к тому, с чего начинали. Где же во всем этом прекрасном динамичном эволюционном процессе место норме? Под нормой понимают довольно разные вещи, и на мой взгляд, понятие нормы имеет право на существование только в том случае, когда под ней понимают наиболее частотный в данный момент вариант языкового фрагмента. Частотность варианта — это некоторое осязаемое свойство, которое, конечно, сложно «пощупать», но можно, например, попытаться измерить. А если измерить сложно, то все равно понятно, что каждый вариант употребляется с некоторой частотой. С этим сложно поспорить, не правда ли? И, по сути, частота — это единственное свойство каждого из вариантов, которое формализуемо с научной точки зрения. Я имею в виду то, что «правильность» варианта не формализуема — никто не может дать ей формальное определение. В общем случае один из вариантов не лучше и не хуже другого, не правильнее и не неправильнее. А частота, напротив, формализуема — это просто количество употреблений данного варианта относительно общего количества употреблений данного языкового фрагмента за фиксированный отрезок времени внутри фиксированного множества носителей. (И это только одно из возможных определений частоты. Нам лишь важно показать, что дать формальное определение этому свойству возможно.) С научной точки зрения, норма, понимаемая как более правильный или более хороший вариант, — это нонсенс.
Продолжение следует.
