Этот текст родом из уже далёкого 2017 года. Тогда мне написали из образовательного центра «Сириус» с просьбой ответить на вопросы для статьи о «цифровой филологии», которую вопрошающие отождествляли с Digital Humanities. Насколько я понимаю, предполагалось не интервью, а именно статья, для которой нужно было разобраться в предмете и я попробовал в этом помочь.
Вышла ли эта статья, я не знаю, никакого отклика от авторов письма не последовало. Но думаю, что сформулировать какие-то правильные вещи у меня тогда получилось. Далее вопросы интервьюеров даны курсивом, остальной текст — мой.
Прежде всего, скажу, что понятие «цифровой филологии», что бы в него ни вкладывали, не равно понятию Digital Humanities. Последнее шире и охватывает интересы не только филологов, но и искусствоведов, музейных работников, историков, философов и т. д. Скажем, большую часть DH составляет создание 3D-моделей произведений искусства, археологических объектов, исчезнувших архитектурных памятников. Филологи (даже цифровые) этого делать не умеют, потому что им незачем.
В цифровой филологии возможна ситуация, когда количественные результаты противоречат интуиции и вчитыванию в текст. Например, лингвисты (используя НКРЯ) установили, что Маяковский в употреблении двусложных союзов близок к Золотому веку. Но не дали этому содержательной интерпретации. Почему? Что делать ученым: сказать, что корпус недостаточно полон, и они плохо считают или начать использовать новые данные? Как вообще направление Digital Humanities переосмысливает философию и метод филологии?
В цифровой филологии возможна ситуация, когда количественные результаты противоречат интуиции. То же самое возможно и в любых других науках, где применимы квантитативные методы. Проблема эта общая для всех, решается она каждый раз индивидуально. Где-то дискриминируется интуиция, и утверждается, что подсчёты верны, а на человека действует «обман зрения». Где-то наоборот, переосмысляется методика подсчёта. Так что не стоит говорить о какой-то специфической ситуации именно цифровой филологии.
Вторая часть этого вопроса не связана с первой. Если мы получили какие-то количественные результаты, но не нашли для них интерпретации в рамках языка своей науки, это может быть и самодостаточным научным фактом, как, например, в структуралистских работах Р. О. Якобсона о русских поэтических текстах (о стихотворении «Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы»). Иначе говоря есть такие научные парадигмы, в которых интерпретация не необходима.
Я, к сожалению, не знаком с исследованием, к которому вы апеллируете, так что мне трудно предположить, почему именно для случая с Маяковским и союзами не было предложено интерпретации. Тут нужно ещё повнимательнее посмотреть, насколько Маяковский близок по этому параметру к Золотому веку, от чего он при этом дальше, и т.д . Вопрос этот непростой, и требует аккуратности.
Учёные, конечно, могут сказать всё, что угодно. А корпус для количественных исследований, если быть честными, никогда не бывает достаточен. Учёным вообще всегда приходится бороться с этим вечным пороком — недостатком данных. А вот что делать учёным — понятно. Работать. Пытаться продраться сквозь все сложности и затемнения к знанию. Но в описанном случае ответственных рекомендаций дать невозможно. Тут и правда данных недостаточно.
Ни внутри Digital Humanities, ни в филологии «вообще» пока нет удовлетворительного уровня рефлексии по поводу происходящего, чтобы мы констатировали переосмысливание философии и метода. Может быть, потому что у DH слишком много ограничений при работе с теми материями, которые интересуют филологов больше всего: смыслы, функциональная нагрузка, диалогичность. Цифровые методы способны работать только на низком уровне атомарных фактов — отдельных слов, простейших свойств структуры вроде абзацев, предложений, фраз прямой речи. Кажется, для традиционной филологии это пока слишком примитивно, чтобы начать переосмыслять метод. Но ситуация может измениться.
Филология, в отличие от близкой лингвистики, не тяготеет к идеалу естественных наук. Лингвистам кажется странным изучать то, что придумал один человек (пример – искусственные языки). Филология в сущности этим и занимается. Почему?
Филология не очень близка лингвистике. И по методу, и по объяснительным моделям, и по сверхзадаче это слишком разные науки. Лингвистика ближе к естественным наукам вроде биологии, геологии и подобных. Она изучает устройство языка, который дан нам как очень сложная и очень интересно устроенная система. Языкознание изучает свой объект не интуитивно, а при помощи более строгих научных методов с понятной системой терминов и категорий.
Лингвисты действительно чаще изучают не то, что придумал один человек, а то, что является результатом комбинации разных факторов (хотя иногда и лингвисты внимательно смотрят на идиолект какого-то носителя языка). Но конланги, о которых вы говорите, плохой пример. Искусственные языки — это т. н. «белый ящик», то, что сделано понятным способом. Ну вот как мы не изучаем, как сделан привод велосипеда или комнатный выключатель (как и почему они работают). Изучать тут нечего не потому что это результат интеллектуальной деятельности одного человека, а потому что внутреннее устройство прозрачно и не представляет загадки. Иной случай — история науки и техники, но там мы пытаемся понять не устройство механизма, а историю идей: как инженер смог изобрести именно такой способ заставить механизм работать.
Но вы правы в том, что филология обращает внимание, главным образом, на единичное, в то время как другие науки предпочитают делать обобщения и вывести генеральные закономерности (поэтому их называют номотетическими — от номос ‘закон’). Почему филология (ее относят к другому типу наук — идеографическим) так настраивает свою оптику? На это сильно влияет специфика материала. Литература в Новое время так устроена, что большинство писателей стремятся быть внесистемными, сломать те самые генеральные закономерности. В таких условиях исследователям приходится подстраивать приоритеты научного анализа.
За все время существования филологии главной считалась возможность по-разному интерпретировать текст. Digital Humanities вносит однозначность и доказательность? Филология становится точной наукой, где все можно посчитать?
Утверждение, будто бы за всё время существования филологии главной считалась возможность интерпретировать текст, мне кажется не вполне корректным. Главной всё же считалась возможность исправно издавать и комментировать текст, то есть филология изначально дисциплина прикладная. Посмотрите на античную Александрийскую филологию. И до сих пор именно такой извод филологии мы наблюдаем в таких уважаемых учреждениях, как Пушкинский Дом. Интерпретация — довольно новая функция филологии, заимствованная у толкователей священных текстов.
Однозначности DH не привносит. Мы строим для такой сложной системы, как художественный текст, упрощающую модель. А уже эту модель нужно интерпретировать, как нужно интерпретировать, скажем, результаты эксперимента. И это часто невозможно сделать однозначно. А ещё значимее, что то, что было неоднозначным в самом художественном тексте, «утекает» через щели цифровой модели, не фиксируется ею. Например, географическая карта — это тоже модель, модель реального пространства. Получив такую карту, вы всё равно не сможете знать об отображённом на ней пространстве всё. Скажем, кто и где в этом пространстве в какой момент времени находится. На это способна только волшебная карта из книг о Гарри Поттере. То есть люди, домашние животные и насекомые, их местонахождение в реальном времени на карте не разместишь. А для филологов часто важнее как раз не карта местности, а где сидит стрекоза.
В одном интервью студент первых наборов ОТиПЛа МГУ сказал, что на него с «математикой на филфаке» смотрели недоверчиво и боязно. Остались те, кто на Вас смотрит с таким же чувством? В Вышке цифровой филологией занимаются в основном представители Школы лингвистики. У Вас просто нет четкого разграничения по Школам? Или филологи продолжают смотреть на «всю эту муть-и-муть-ику» со снобистским недоумением?
Я не очень понял вопрос. Кто именно недоверчиво смотрел на отипловца и к чему именно там прослеживалось недоверие? Остальные филфаковцы, потому что на ОТиПЛе есть математика, считали его ненастоящим филологом? Или математики считали, что раз учится на филфаке (пусть и на ОТиПЛе), то математика там ненастоящая? Первое мне кажется всё же странным (мало ли что изучают на филфаке!), а второе неисторичным, ведь у истоков ОТиПЛа стояли математики. Корень скептического отношения к отделению всё же не в том, что на нем изучали, а в более сложно устроенных социальных взаимодействиях.
А на цифровых гуманитариев никто с боязливостью не смотрит, обычно просто пропускают их достижения мимо внимания, ссылаясь на то, что «ничего в этом не понимают». Даже доступным образом объяснить, что делают те или иные цифровые инструменты, классическим филологам очень трудно: у них просто нет желания вникать. Это не всегда снобизм (хотя иногда и снобизм тоже), но часто отсутствие психологической необходимости осваивать новое. То, что эти люди изучили еще в студенческие годы, им уже даёт всё, что нужно.
Но есть и положительные примеры среди филологов молодого поколения. Скажем, на нашу летнюю московско-тартускую школу по цифровым гуманитарным наукам приезжают люди, которым интересно осваивать новые методы.
Чёткое разграничение по школам у нас есть, но с филологами мы дружим.
Как связаны Digital Humanities и автоматическая генерация стиха? Как переосмысляется философия творчества?
Поскольку понятие Digital Humanities не имеет чётких границ, трудно сказать с определённостью, что в него входит, а что нет. Лично для меня DH — это всё-таки исследовательская сфера. Но она не соотносится с автоматической генерацией стиха. Автоматическое порождение художественного текста, скорее, игра, нежели серьёзный исследовательский инструмент. Но всё же мне приходилось размышлять по этому поводу. Кажется, что автоматически порождённые стихи могут служить тому, чтобы в сознании читателя происходил процесс, в современной философии называемый «пересборкой». По сути речь идёт о возможности по-новому взглянуть на привычный материал незамыленным взглядом.
