Этнография в цифровую эпоху: от полей к потокам, от описаний к воздействию. Часть I

Аннет Маркхам (Annette Markham) — профессор информационных наук в Орхусском университете Дании и член ассоциации интернет-исследователей (AOIR). Она с 1980-х годов изучает то, как люди действуют в интернете, также она занимается темами будущего и этики в онлайн-исследованиях, теорией и методологией онлайн этнографии и метафорами интернета.

Клуб любителей интернета и общества вместе с изданием «Системный Блокъ» подготовили перевод её статьи для Оксфордского хэндбука по качественным методам исследований. В статье Аннетт Маркхам показывает, как антропологи и этнографы могут работать с цифровыми объектами и в цифровом пространстве. Она анализирует, какие термины и понятия могут использоваться для научного разговора о цифровых феноменах, и как выбор терминологии может по-разному организовать процесс исследования. Также Маркхам выявляет основные объекты анализа и предполагает, почему этнографам при изучении интернета важно сохранять и развивать качественные методы, а вот большие данные с цифровой этнографией сочетаются не всегда (хотя это не отменяет работу с датасетами или компьютерами). Перевод приводится в сокращении, не переведена глава Making Impact: Political and Ethical Intervention On Our Digital Futures, в которой Маркхам подробно разбирает несколько кейсов этнографических исследований интернета и показывает политическую роль даже самых небольших решений, которые вынужден принять исследователь, работая с цифрой и человеческим опытом.

В конце мая Маркхам приедет в Санкт-Петербург и Москву в рамках конференции клуба любителей интернета и общества. 23 мая в Санкт-Петербурге можно будет посетить воркшоп по цифровой этнографии, который Маркхам проведёт вместе с эстонской исследовательницей культуры селфи, Катрин Тииденберг, а 24 мая в Москве пройдёт секция по этике в интернет-исследованиях с её участием. Новости о других мероприятиях можно будет увидеть на сайте конференции internetbeyond.net или в соцсетях.

Этнография в цифровую эпоху: от полей к потокам, от описаний к воздействию

В цифровом есть что-то особенное, что-то, что отделяет его от других инструментов, пространств или феноменов, с которыми работают качественные исследования. Однако эту особенность непросто ухватить. Двадцать лет назад, когда я начинала изучать цифровые социальные контексты, интернет был в первую очередь средством связи, с помощью которого люди обменивались текстами. В среде, где социальное присутствие было технологическим достижением, сообщество, близость и другие значимые переживания казались удивительными достижениями виртуальности, побуждая к таким заявлениям: «Довольно скоро нам придётся решать, чем нам, людям, следует стать, потому что мы находимся на грани возможности создавать любые переживания, которые пожелаем». (Rheingold, 1991).

Теперь интернет-интерфейсы более банальны и, как говорит Кристина Хайн, более «встроены, воплощены и повседневны» (2015). Это не умаляет их значения: все больше и больше нашего общего культурного опыта опосредуется цифровыми технологиями, независимо от того, «онлайн» мы в классическом смысле или нет. Мы носим с собой интернет в наших карманах. Он может быть вплетен в нашу одежду. Информация о нашей речи, движениях и лицах переносится в то, что мы сейчас называем «облаком», и объединяется с другими данными. После анализа с помощью автоматизированных вычислительных программ результаты передаются нам обратно, предоставляя нам полезную информацию о нашем кровяном давлении, фазах и качестве сна, геолокации или ближайшем магазине, где можно купить товар, который мы вчера искали в интернете. Другие организации собирают эту информацию, чтобы создавать персонализированные рекламные объявления, предлагать новых друзей или просто наблюдать за нами. Интернет настолько вездесущ, что мы почти не думаем об интернете, мы скорее думаем с помощью интернета. Неудивительно, что наши исследовательские вопросы изменились. В 2018 году мы с большей вероятностью услышим такие вещи, как «Я не пользуюсь интернетом, я пользуюсь Facebook», или «Кого мне добавлять в друзья? Всех, кого я знаю, или только тех, кто мне нравится?»

Как тогда мы, исследователи, определяем и проводим границы этнографического исследования «цифрового»? Это не просто исследование происходящего в социальных сетях, веб-сайтах или иммерсивных видеоиграх и виртуальных мирах. И не только изучение цифровых технологий или того, как люди используют социальные сети. В то же время мы не можем ограничиться только речью о повседневной жизни в эпоху постинтернета.

Мне кажется, уникальность подхода цифровых этнографов проявляется в том, как они задают вопросы и формулируют базовые предпосылки и процессы того, как возникает культура. За последние двадцать лет мы стали свидетелями стремительного роста глобальных сетевых социальных форм, а также крупных преобразований в экономических, политических и социальных инфраструктурах. В последнее десятилетие повседневный жизненный опыт формируется под влиянием взаимопроникновения медиа, медиации и ремедиации идентичности, а также неизменно растущего интереса к количественным измерениям и большим данным.

Социальные исследователи, которые обратили внимание на эти преобразования, внесли коррективы в свои эпистемологические[1] и методологические подходы для проведения социальных исследований в современном мире. Это усложняет почти каждый аспект дизайна исследования: какие разумные границы стоит проводить у культурного контекста? Что представляют собой данные? Каковы подходящие способы сбора и анализа культурных материалов? Кто вовлечен в исследование, и кто исключен из него? Некоторые из этих вопросов применимы к любому современному этнографическому или качественному исследовательскому проекту, но все эти вопросы (и многие другие) создают особые проблемы для исследователей цифрового.

Современные способы взаимодействия заставляют нас пересмотреть, какие методы подходят для сбора информации, достаточно надёжной для построения этнографического исследования. Такие ученые, как Orgad (2006), Hine (2009) или Gammelby (2014) в своих исследованиях групп по интересам, которые появляются, растут и функционируют как стабильные онлайн-сообщества, вынуждены постоянно отмечать и пересматривать границы поля. Этой деятельности нет конца, так как границы выстраиваются дискурсивно, на основе связности, интересов и потоков: а не географии, национальности или близости. Несмотря на 20 с лишним лет и тысячи исследований таких сообществ, основная задача этнографа по определению границ поля остается вызовом, для которого нет простых решений. Мы сталкиваемся со множеством вопросов: как интервьюирование и наблюдение работают в запутанных контекстах потока, обмена и связности, как в случае с Twitter или Instagram? Каких стандартов и точек зрения следует придерживаться при рассмотрении демографической идентичности или аутентичности участников? Типичные критерии для оценки качества или этичности не в состоянии адекватно охватить характеристики, уязвимости и права участников исследования в эпоху анонимности, микро-знаменитостей, фотофильтров, аватаров и персонального брендинга.

Цель этой главы — рассказать о эпистемологических, этических и политических сложностях, с которыми сталкиваются исследователи социальной жизни в XXI веке. Вместо обзора существующих эмпирических исследований в области цифровой или онлайн-этнографии, или подробного рассмотрения методов и инструментов для таких исследований[2], я сфокусируюсь на предпосылках (как давно существующих, так и только зарождающихся) современных этнографических практик в свете возросшего в последнее время интереса к взаимоотношениям человеческого и нечеловеческого, социального и технического. Я признаю, что ставлю целью не просто объяснить происходящее в цифровой или интернет-этнографии. В этой главе я пытаюсь подчеркнуть сигналы, поступающие из многих дисциплин; все они указывают на колоссальные изменения того, как мы понимаем и исследуем общество под влиянием цифровых технологий.

Ниже я прослеживаю некоторые изменения в том, как интернет-исследования концептуализировались[3] посредством базовой терминологии. Затем я предлагаю рабочую эвристику, иллюстрирующую исследовательскую позицию касательно феномена интернета, которая в свою очередь проиллюстрирует некоторые из путей по смещению исследовательских позиций. Я перехожу к более конкретной дискуссии о том, как смещение исследовательской позиции учёного может повлиять не только на его/её методы в поле, но также и на результаты и аудиторию его/её исследования. В заключение я подчеркиваю настоятельную необходимость признать важность наших исследований в широком смысле, и принять возможность и этическую обязанность не просто описывать и объяснять то, что существует или существовало, но размышлять и придавать форму тому, чем нам следует стать. Это не только методологическое, но и политическое решение, которое авторы настоящего хэндбука версий 2005 и 2010 годов часто подчёркивали.

Терминология имеет значение

В 2005 году я написала главу для третьего издания этого хэндбука под названием «Политика и этика онлайн-этнографии». Глава, которую вы сейчас читаете, на первый взгляд является новой версией этого оригинального текста, но его старое название я никак не могла сохранить. К 2016 году почти каждое слово в исходном тексте (да и в текущей версии, в этом отношении) спорно и проблематично. В социальном мире, который все больше опосредуется цифровыми коммуникациями через интернет, исследователи пытаются найти или адаптировать терминологию для обозначения технологий, влияющих на социальную и культурную жизнь во втором десятилетии XXI века, а также для самих культурных процессов и образований. На уровне метода существует аналогичная борьба, поскольку исследователи ищут подходящие термины, чтобы описать фокус анализа и общую практику исследования в ситуациях, когда поток более важен, чем объект, физическое присутствие не обязательно связано с социальностью, а время, как податливая переменная, явно выражено, но сложно для выделения, не говоря уже о понимании. Эти проблемы, возможно, всегда были актуальными, но эпоха интернета высветила степень, в которой традиционные представления больше не подходят для использования.

Приведенные ниже термины затрагивают лишь малую часть таких дискуссий. Я рассматриваю именно их, потому что они являются центральными для обсуждения качественного исследования социальных контекстов, которые насыщены цифровыми феноменами. Список выборочный, исходя из моего собственного опыта интернет-исследований, моих бесед с издателями, с трудом пробирающимися через эти термины, и из тенденций внутри одного из самых известных международных исследовательских сообществ, говорящих и пишущих о таких вещах: Ассоциации интернет-исследователей (AoIR).

Интернет. хотя «Интернет» изначально описывал конкретную электронную сеть, соединяющую компьютеры по всему миру, термин «интернет» с маленькой буквы[4] стал обозначением для различных пропускных способностей, инфраструктур или культурных образований, которым способствуют цифровые сети связи. Он описывает результаты взаимодействия с программным обеспечением цифровых медиа, их платформами и устройствами. Из-за своей неоднозначности интернет остается постоянным зонтичным термином, охватывающим множество различных аспектов социотехнических отношений в эпоху глобальных высокоскоростных сетей. Это также позволяет избежать постоянных ложных оппозиций, которые могут иметь альтернативные термины, такие как онлайн (офлайн), виртуальный (реальный, настоящий) или цифровой (аналоговый).

«Интернет» однозначным образом фокусируется на средствах, с помощью которых цифровые технологии стали центральным элементом социальной жизни XXI века. Он описывает фактическую основу передачи сигналов, которая облегчает координацию компьютеров и устройств обработки информации, а также рост и сложность сетей. Ранний интернет предоставлял новые возможности для сообщества. Современный интернет является фундаментом для более разнообразных и натурализованных форм медиатизации, трансмедиации и ремедиации, чем те, что мы видели до середины 1990-х годов, когда WWW сделал интернет более доступным и коммерциализированным. Этот основополагающий элемент поддерживает платформы, которые менее чем за десятилетие объединили практически все формы производства, распространения и использования медиа. Без интернета цифровые формы не имели бы такого распространения и воздействия. Независимо от того, останется ли термин «интернет» общим и центральным термином в будущем, в настоящее время он достаточен для авторов и издателей в широкой области исследования пересечения интернет-технологий и социальной жизни.

Цифровое: почти настолько же проблематичное понятие. Хотя мы могли бы использовать термин «аналоговое» в качестве контрапункта к «цифровому», это различие не имеет практического смысла в эпоху, когда эти две модальности тесно переплетены. Даже в регионах, где цифровые технологии не используются напрямую, глобальная структура цифровых технологий и инфраструктур влияет на их жителей, домохозяйства и сообщества.

На самом базовом уровне цифровое является «всем, что было создано в двоичной системе или сведено к двоичной системе, то есть к битам, представляющим собой нули и единицы» (Horst & Miller, 2012, p. 5). В 1990-х годах термин «цифровой» подчеркивал, как компьютеры опосредуют взаимодействия и транзакции. Дискуссия Хорста и Миллера напоминает нам, что медиация не нова, но просто принимает цифровую форму, «создавая новые возможности сближения между ранее несопоставимыми технологиями и содержимым» (стр. 5). Реплицируемость, масштабируемость и постоянство являются основными характеристиками этих новых конвергенций (boyd, 2011; Baym, 2015). Таким образом, цифровое становится концепцией, которая указывает не более или менее, чем на ситуацию современности. Чтобы понять сложность того, что это может означать, мы можем опираться на работу Негропонте 1995 года «Being Digital». Быть цифровым — это больше, чем просто жить в ситуации, когда присутствуют все характеристики цифрового. Это процесс прохождения сквозь, и благодаря нашему продолжающемуся «постепенному знакомству» с машинными агентами, которые понимают, запоминают и реагируют на нашу индивидуальность «в той же степени тонкости (или даже большей), чем мы можем ожидать от других людей » (1995, с. 164).

Этнография. То, называют ли ученые свою работу этнографией или этнографическим исследованием, зависит от их области знаний, подготовки и личного отношения. Я не буду повторять подробности давних споров о том, что считать этнографией, в чём её фокус, чем она лучше репрезентировна и так далее. Другие ученые, представленные в этом хэндбуке, предлагают отличную информацию о критических, перформативных, повествовательных и рефлексивных характеристиках того, что мы можем назвать этнографическим взаимодействием с миром.

Независимо от того, насколько искусно определенные академические сообщества практикуют и концептуализируют этнографию, этот термин стал широко используемым универсальным ярлыком для любого исследовательского проекта, затрагивающего людей, использующего методы интервью, исследование кейсов, тестирование пользовательских интерфейсов или качественные исследования в целом. Тонкость практики этнографии, скажем так, пускается под нож, когда допустимыми становятся эпитеты «экспресс-исследование» или «быстро и грязно». Термин, таким образом, очень проблематичен, поскольку он несет в себе как силу, так и бремя ассоциаций.

Я работаю на Факультете европейской науки и технологий и получила образование в области интерпретативной этнографии. Для меня этнография — это подход, который стремится найти значения культурных феноменов, приближаясь к опыту этих феноменов. Обычно я рассматриваю детали локализованного культурного опыта, используя ряд методов, предназначенных для получения близкого и подробного понимания. Затем я пытаюсь представить то, что, как мне кажется, я узнала, способами, которые резонируют с читателями или членами этого культурного контекста. Большинство последователей такого подхода к этнографии стоят на позиции, которая определенным образом располагает культурные знания, — позиции, долгое время отстаиваемой феминистскими исследовательницами (например, Harding, 1986; Харауэй, 2017 [1988]). Эта позиция предполагает тесное взаимодействие и, как напоминает нам Клер (2011), опираясь на длинную линию этнографов-интерпретаторов, «способность исследователя быть рефлексивным и чувствительным к множественной и меняющейся среде» (стр. 117).

Наше этнографическое отношение не меняется, когда мы изучаем цифровое. Но цифровое преобразует саму суть того, что такое социальное и что значит быть человеком в этом мире. Сейчас, когда мы вступаем в эру нанотехнологий, встроенных датчиков в повседневных материальных объектах вокруг нас, автоматического отслеживания каждого нашего движения и алгоритмически определяемых информационных потоков, важно рассматривать этнографию как мировоззрение, позицию или отношение к предмету исследования, а не как совокупность техник или методов. Таким образом, чувствительность этнографии может сохраняться, в то время как методы могут адаптироваться под конкретные задачи. Хотя многие исследователи будут продолжать описывать или объяснять ситуации с помощью более или менее традиционных этнографических представлений о локализации, например, в случае если поле — это место, в котором люди культурно организовываются, антропология современности требует внимания к движению, течению и процессу, к намеренной попытке отойти от размышлений о поле как об объекте, месте или целостности (Markham, 2013a, p. 438). Таким образом, этнография гибко адаптируется к тому, что значит жить как в информационных, так и в физических экосистемах.

Онлайн: этот термин использовался в названии версий этой главы в 2005 (Markham) и в 2010 (Gatson). Термин был центральным для исследования контекста цифровых медиа на протяжении 1990-х и начала 2000-х годов. За прошедшее десятилетие появились другие подспудные представления о технологиях, интернете и всем, что мы когда-то называли «онлайн», так что на общую оптику этнографии все меньше и меньше влияют слова «онлайн» или «виртуальный». (Postill & Pink, 2012; Horst & Miller, 2012; Hine, 2005; 2015). Хотя термин «онлайн» конечно же все еще актуален, теперь это далеко не единственное пространство или предмет для исследований в этой области.

Экологический подход

Учитывая огромную широту и разнообразие областей знания, которые можно назвать цифровой, интернет- или онлайн-этнографией, мы можем описать «этнографию в цифровую эпоху» как исследование культурных паттернов и образований, выявляемых при помощи определённых вопросов на пересечении технологии и людей в эпоху постинтернета. Этот экологический взгляд вполне уместен, так как он исследует социальную и культурную динамику и личность в их неразрывной связи с коммуникационными технологиями (Anton, 2006). Подходы информационной или медиаэкологии позволяют нам думать об (эко)системах, возникающих в результате взаимодействий и взаимоотношений между несколькими и/или пара- пространствами (Marcus, 1995). В более широком смысле, мы можем использовать термин «экология» так, как это делал Грегори Бейтсон — чтобы оставаться открытыми не для сущности, а для динамичности процессов того, что мы в конечном итоге называем «я», «другое» и «социальное».

Задаваясь вопросом, как войти в поле, которое существует только как перемещающийся поток, мы начинаем воспринимать поля как временные или моментальные ассембляжи. Ученые в области STS и акторно-сетевой теории могут помочь ослабить устойчивые предпосылки о том, что объектом анализа должны выступать отдельные лица или группы; что есть некая целостная вещь, которую нужно описать или объяснить; или что можно определить границы ситуации (например, Latour, 2005; Law, 2002, 2004; Mol, 2003).

Интернет также является подспудной частью нашей повседневной жизни, в последнее время — через интернет вещей (IoT), в котором самовосстанавливающиеся mesh-сети и микроскопические датчики позволяют повседневным объектам связываться, генерировать и распределять данные. Экологическая перспектива может помочь нам распознавать и изучать структуры, коды и сети как часть этой экосистемы (Beaulieu, 2004; van Dijck, 2013). Этнография в цифровой экологии позиционирует (или репозиционирует) технологию на одном уровне с другими нечеловеческими элементами и людьми, совместно формирующими нетехнологическую социальную жизнь.

Большая часть этого влияния скрыта и невидима. Опираясь на идею Гиллеспи (2010) о том, что платформы можно образно понимать как перформативную инфраструктуру, Ван Дейк отмечает, что «платформа является посредником, а не проводником: она формирует производство социальных актов, а не просто облегчает их» (2013, с. 29). Отдельные системные элементы кодируют нашу повседневную социальную деятельность в «вычислительную архитектуру» (van Dijck, 2013, с. 29). Эти элементы, часто описываемые как «аффордансы», можно разбирать, чтобы увидеть, как сконструирована их архитектура, как они вплетены в более крупные экологические системы, и, следовательно, какие возможности предоставляются нам, когда мы используем цифровые и мобильные устройства в нашей повседневной жизни. Исходя из этого, мы обращаем внимание на на такие экологические элементы, как:

Алгоритмы. На самом базовом уровне алгоритм — это последовательность программного кода, инструкция, позволяющая элементу программного обеспечения принимать определенные решения на основе определенных входных данных. Эти фрагменты кода взаимодействуют с другими фрагментами кода, иногда подстраивая себя для более эффективной работы, и в этом случае их называют самообучающимися алгоритмами. Алгоритмы «выбирают наиболее релевантную информацию из корпуса данных, составленного из следов нашей деятельности, предпочтений и самовыражения» (Gillespie, 2014, p. 168). Чтобы выразить это в более повседневных терминах, алгоритмы — это механизмы, которые обеспечивают выдачу персонализированных результатов от поисковых систем, таких как Google или Bing, предоставляют конкретные рекомендации для сервисов потоковой передачи музыки или видео, таких как Netflix или Spotify, или подбирают таргетированную рекламу.

Протоколы. список формализованных правил работы на глубинных структурных уровнях любого цифрового интерфейса. Мы можем наблюдать, как эти протоколы разрабатываются исходя из корпоративных интересов, например, сопоставить политику Facebook и их дизайнерские решения. Здесь, как говорит ван Дейк, платформа направляет пользователей по определённым предпочтительным путям. Пользователи должны «сделать свое поведение процедурным, чтобы получить возможность вступать во взаимодействие» (Болтер, 2012, стр. 45). Протоколы на уровне интерфейса объединяются с политическими и экономическими протоколами, чтобы «навязать гегемонную логику опосредованной социальной практике» (van Dijck, 2013, p. 31). Так, в частности, в интерфейсах, на первый взгляд бесшовных, скрывается механизация.

Настройки по умолчанию (Defaults). Обычно в интерфейсах мы не обращаем внимания на настройки по умолчанию, потому что они, скажем так, «по умолчанию». Эти настройки начального уровня предлагают удобные способы настроить наши смартфоны, читать новости на планшетах, организовывать входящую и исходящую связь, определять наши отношения, классифицировать информацию и т.д. Бесшовно.

В конце 1990-х годов в дизайне пользовательского интерфейса началась стандартизация шаблонов для «хорошего» дизайна сайта. Среди сформировавшихся конвенций — ориентация сверху вниз и слева направо, использование простого фона, приоритет синего и белого цветов. Изначально основанные на пользовательском тестировании, эти решения стали естественными. Таким же образом социальные медиа-платформы стандартизировали то, как мы видим и движемся сквозь их пространства афинности. Конечно, задолго до этого Apple стандартизировала то, как выглядят наши настольные компьютеры — с корзинами для мусора, указателями в виде стрелок и файлами, которые можно перетаскивать в папки. Стандартизация важна для механизации, что крайне важно для создания эффективных платформ, чтобы мы могли взаимодействовать друг с другом с помощью цифровых медиа, от телефонов до Facebook. Модульность и стандартизация помогают нам быстро осваивать новые интерфейсы. Также и настройки по умолчанию учат нас видеть и думать особым образом — еще один гегемонный процесс.

Алгоритмы, протоколы и значения по умолчанию — это только три из многих элементов, которые мы могли бы включить в качестве релевантных акторов в нашем изучении социально-технической экологии постинтернета. Я рассматриваю их отдельно, так как они возникли сравнительно недавно. Рассуждая шире, я хочу сказать, что по мере того, как мы натурализуем и нейтрализуем медиа/технологии повседневного общения и взаимодействия, меняются характеристики и особенности повседневной жизни, бросающиеся в глаза исследователям, собирающим и анализирующим материалы in situ. Всего десять лет назад ключевой характеристикой интернет-жизни был обмен текстами, а большинство взаимодействий и транзакций происходило на наших настольных компьютерах. В 2016 году интернет — вездесущий. Мобильность и конвергенция создают визуальную сцену, на которой все, как кажется, смотрят в свои телефоны, планшеты, ноутбуки, часы и другие интеллектуальные устройства. В таких контекстах важнейшие действия и смысловые уровни невидимы, потому что они происходят на разных платформах, во множестве глобально распределенных и рассеянных сетей и в конфигурациях времени/пространства, которые почти невозможно ухватить (Baym, 2013).

Экологический подход помогает выйти за рамки человекоцентричного дизайна исследований, чтобы рассматривать социальное и техническое как элементы сложной экологии. Такой подход заставляет вспомнить убедительный онтологический аргумент Дьюза (2011) о том, что эти невидимые сети связи и значения по сути являются новым человеческим состоянием, в котором реальность воспринимается через аффордансы медиа и потенциально им подчиняется (2011, стр. 138). В этой ситуации этнографам приходится искать концептуальные рамки и методы, которые резонировали бы с гибридными контекстами атомарности и битности, и позволяли бы работать с ними совместно, поскольку эти контексты часто кажутся либо полностью раздельными, либо слитыми бесшовно.

Во второй части статьи читайте о том, как можно рассматривать интернет в виде инструмента, среды или способа существования, и чем плоха для исследователя «датафикация» человека.

Сноски

1. Т.е. подходы к природе знания самого по себе: какое знание о предмете нам доступно. (Прим. ред.)
2. См. секцию рекомендованной литературы в конце этой статьи.
3. Эта глава прослеживает только одну из возможных траекторий, по которым прошли интернет-исследования за последние 20 лет. Другие авторы могли бы описать эту историю совершенно иначе. Я и многие мои коллеги стали свидетелями важных сдвигов в сторону от исследований, зажатых в рамках определённой дисциплины или метода. Такие исследования плохо подходят для того, чтобы ухватить материальность, не ориентированную объектно; пространство-время, которое может радикально и постоянно смещаться; распределённую личность, которая не может быть локализована в одном информационном теле или изолирована как статичная сущность.
4. Не буду детально рассматривать продолжающиеся дебаты о том, писать ли слово «интернет» с большой или маленькой буквы. Обычно я пишу его с маленькой, так что если здесь оно появится в «словарной» форме, то причиной этому будет беспокойство выпускающего редактора.