Объяснять процесс развития литературы с помощью околобиологических и естественнонаучных концепций предложила еще русская формальная школа, однако, ее объяснение эволюции литературы может показаться странным для сторонников классической дарвиновской теории эволюции. Проник в литературоведение, конечно, и дарвинистский подход, но он тоже вызывает немало вопросов. В этой статье мы посмотрим, как соседствуют друг с другом эти два эволюционных подхода для описания процессов, происходящих в истории литературы:
- Подход формалистов, считающийся антидарвинистским
- Дарвинистский подход социолога литературы Франко Моретти, занимающийся цифровыми исследованиями больших массивов художественной литературы и популяризирующий метод так называемого «дальнего чтения» («distant reading»). Дальнее чтение, в отличие от классического метода медленного чтения одного или нескольких каноничных художественных текстов, предлагает с помощью цифровых технологий изучать большие массивы художественной литературы. Следовательно, такой подход позволяет нам обратиться к огромному количеству неканоничных, забытых и никому не нужных сегодня художественных текстов, и увидеть литературный процесс «издалека», то есть в своей тотальности.
Вечное обновление и триумф патологической литературы
Участник кружка формалистов и выдающийся русский филолог Юрий Тынянов выдвинул свою концепцию литературной эволюции. Тынянов предложил смотреть на литературу как на поле со своими «центром» и «периферией», в рамках которого литературные тексты конкурируют друг с другом за место в центре литературного процесса. Но места всем не хватит — кому-то придется покинуть центр и уйти на обочину, на периферию.
Однако, согласно Тынянову, в центр литературного процесса далеко не всегда попадает самый «лучший» и образцовый литературный продукт. Наоборот: попасть в центр и сместить то, что было до него, имеет возможность скорее «патологическая» литература — нечто случайное, слабое и, на первый взгляд, неприспособленное, возможно, сначала даже не осознаваемое как литературный факт. Так, из «атмосферы дилетантизма» и «стихотворных записок на полях книг» появляется Тютчев, а из языка сектантов и детей (так называемого «заумного языка» или «зауми») рождается целое литературное направление — футуризм.
Но пресловутые дилетантизм и заумь, попав в центр литературного процесса и оформившись как полноценное литературное явление, рискуют быть также изгнаны из центра литературного процесса более новыми литературными фактами и новыми приемами. Так формалисты вступают в скрытую полемику с дарвинизмом: то, что еще вчера казалось читателю маргинальным, сегодня, именно благодаря своей маргинальности, смещает то, что было доминирующим в литературном процессе — именно слабый и неприспособленный побеждает сильного и приспособленного, а не наоборот.
«… каждая „ошибка“, каждая „неправильность“ нормативной поэтики есть — в потенции — новый конструктивный принцип (таково, в частности, использование языковых небрежностей и „ошибок“ как средства семантического сдвига у футуристов)», — пишет Тынянов.
Литературная бойня
Современный социолог литературы Франко Моретти испытал влияние русских формалистов и часто цитирует их в своих работах. Но при этом Моретти сознательно отклоняется от курса, предложенного формалистами. Он предлагает посмотреть на процесс литературной эволюции именно через призму дарвинизма.
Моретти сравнивает процесс эволюции литературы с бойней, где мясниками оказываются «сами читатели, которые читают роман, А, (но не В, С, D, E, F, G, H…) и так поддерживают жизнь, А в следующем поколении». Получается, что роман «А» выживает из поколение в поколении потому, что именно к нему по той или иной причине приковано читательское внимание, и уже впоследствии роман «А» канонизируется академическим сообществом, а не наоборот.
Например, Моретти пишет, что если составить канон из 200 английских романов XIX века, то они будут представлять только 0,5% всех опубликованных тогда романов, а оставшиеся 95,5% окажутся неканоническими романами («великим непрочтенным»), то есть тем, что не прошло естественный отбор, почему-то оказалось отброшено самими читателями.
По мнению Моретти, именно читатели, а не ученые, канонизируют те или иные тексты. Решения профессоров оказываются только лишь отголоском больших процессов, происходящих в читательской среде. Но почему одни художественные тексты выживают, читаются из поколения в поколение, а другие нет? Попробуем это понять из двух экспериментов, которые поставил Моретти.
Первый эксперимент: как Шерлок Холмс уцелел в бойне
Рассмотрим пример с детективами. Моретти предлагает теорию, объясняющую по какой причине рассказы Конана Дойла о приключениях Шерлока Холмса выжили в «бойне» и читаются и по сей день, а рассказы его конкурентов (которых было очень много — в ту пору вся Англия писала и читала детективы) по преимуществу оказались благополучно забыты. Пример с Дойлем интересен еще в том отношении, что социально он стал сразу «суперканоническим», но академиками канонизирован только сто лет спустя. Посмотрим на следующий график Моретти.
Моретти вместе со студентами проанализировал нескольких десятков детективных рассказов, написанных в эпоху Дойла (в том числе рассказы самого Дойла), и составил таблицу, в которой обозначил, как функционируют улики в детективных рассказах выбранного периода. Некоторые авторы не использовали улик вовсе — на графике их рассказы обозначены знаком «минус» — или использовали их, но по-разному — здесь они обозначены как рассказы под знаком «плюс» (сюда входит и Дойл). Основываясь на данных, которые Моретти получил в ходе анализа текстов, исследователь делает следующие выводы:
- рассказы, в которых нет вообще никаких улик (те, что на графике под знаком «минус»), оказались отвергнуты читателями, а их авторы полностью забыты;
- простое помещение улики в рассказ не сделало его пригодным для выживания в «литературной бойне»: например, у автора детективов Гая Бутби они присутствуют, но не выполняют никакой функции — в рассказе «Наперегонки с солнцем» они появляются на самой последней странице (герой обдумывает их, затем забывает и далее оказывается на краю гибели), но не «выстреливают», следовательно, рассказ мог бы обойтись и без них;
- улики в рассказах присутствуют и даже оказываются функциональными, — например, детектив их упоминает — но они не материализуются в тексте, не появляются в форме вещи, что не позволяет читателю поучаствовать в разгадывании тайны (удивительно, отмечает Моретти, что такой оказалась и половина рассказов о Шерлоке Холмсе);
- самым успешным путем оказалось помещение в сюжет улики, на основании которых сами читатели смогли самостоятельно прийти к разгадке (так называемые «дешифруемые улики») — в основном это оказались именно рассказы Конана Дойла.
Моретти предполагает, что отсутствие в детективных рассказах такого формального приема, как дешифруемая улика, оказалось существенной причиной, по которой они не прошли «естественный отбор» — литературный рынок, читатели их не приняли. Таким образом, произошло «выживание» тех представителей вида, у которых был необходимый для выживания признак — а это уже похоже на теорию Дарвина.
Второй эксперимент: эволюционные скачки
Расширив выборку и проанализировав около 108 детективных рассказов («плюс еще около 50, с «таинственными» заголовками типа «Преступление министра», «Тайна Атлантики» и т. д.), написанных в период с 1891–1900 годы, Моретти делает еще одно интересное замечание, основанное на данных исключительно по детективам, но предлагающее совсем иначе посмотреть на процесс всей литературной эволюции.
На графике можно заметить, что рассказы с дешифруемыми уликами в период с 1891–1900 изначально вовсе не приживаются, а произведения без них появляются все чаще. Одни ветви становятся более «густыми» и толстыми — это рассказы с отсутствующими и упоминающимися уликами). Другие становятся более тонкими — это рассказы с присутствующими, но не обязательными уликами. Теперь самое интересное: вовсе исчезают ветви с обязательными и дешифруемыми уликами (то есть, собственно, рассказы Конана Дойла о Шерлоке Холмсе). Парадокс: то, что впоследствии победило всех своих литературных конкурентов и оказалось доминирующим, сначала вообще не воспринималось как нечто серьезное и важное в рамках литературного процесса.
Тут Моретти, придерживающийся дарвинистского подхода, делает оговорку: он отказывается от дарвиновского принципа natura non facit saltus. (лат. — «природа не делает скачков») и заявляет, что литература развивается и меняется ТОЛЬКО через скачки. Подтверждает это феномен Агаты Кристи, укоренившей улики в детективе: «Скачок — Конан Дойл. Еще прыжок — Кристи», — пишет Моретти.
Что все это значит? А значит это то, что у литературы всегда есть огромное количество путей, по которым она может развиваться, но никто не знает, какой именно путь будет выбран.
Но противоречат ли эти данные теории литературной эволюции, которую предложили формалисты, в частности, Тынянов? Кажется, что нет. Открытие Моретти легко укладывается в теорию формальной школы: такой формальный прием, как дешифруемая улика, изначально находившийся на периферии, перемещается в центр литературного процесса (его развивает Агата Кристи и его в большинстве своем используют авторы детективов после Дойла). Все сходится.
Дарвинизм и антидарвинизм в литературной эволюции: единство противоположностей
Получается, что у формалистов и Моретти гораздо больше общего, чем могло показаться на первый взгляд, когда мы начали сравнивать их подходы. Вопрос состоит только в парадоксальной терминологии: сильнейшим оказывается «слабейший», то есть тот, кто сначала находится на периферии литературного процесса и не воспринимается чем-то опасным для других литературных конкурентов, но в потенции являющийся самым сильным литературным фактом. Так что клейма «дарвинизма» и «антидарвинизма» могут в этом случае быть не более, чем метафорами.
Источники
- Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. Издательство «Наука». Москва, 1977.
- Моретти Ф. Дальнее чтение [Текст] / пер. с англ. А. Вдовина, О. Собчука, А. Шел и. Науч. ред. перевода И. Кушнарева. — М.: Изд-во Института Гайдара, 2016. -352 с. (Глава 3 «Литературная бойня»).
- Lvoff B. Russian formalism for and against Digital Humanities: Prolegomena.
