Что такое интернет-исследования?
Вопрос сложный. Интернет-исследователи разбирают интернет по частям. В каком-то смысле, не оставляют от него камня на камне.
В быту для пользователей интернет предстает практически понятным, и поэтому мы редко задумываемся о том, что это такое. А когда задумываемся, то обычно видим только то, что прямо перед нами: роутер и кабель, браузер на компьютере и приложения в телефоне, 3G и LTE. И только начав задаваться вопросом «что такое интернет» и говорить на смежные темы, люди с удивлением обнаруживают, что интернет — это не только интерфейсы и не только провода, но еще и транспорт, инфраструктура, импровизированные коробки для защиты от дождя на столбах, конфликты между провайдерами за расположение кабелей в домах, и так далее. Более того, когда мы начинаем рассматривать каждый сюжет об интернете, то понимаем, что он в итоге действительно собирается в нечто связное. И помогает нам держать связь друг с другом.
Есть интернет, с которым мы встречаемся каждый день, используя сайты и приложения, и отчасти создаем его как пользователи. Есть интернет, как материальная инфраструктура. А еще есть интернет как объект регулирования в государстве. Все эти статусы интернета очень сложно учесть в одном исследовании. Любой подход будет упрощать интернет до какого-то определения, например, интернет — это технология, или это медиа, или что-то еще. Интернет-исследователь, по крайней мере в той версии, в которой мы развиваем исследования с Клубом любителей интернета и общества, умеет применять критический подход в самом простом смысле — учитывать ту рамку, через которую мы смотрим на этот сложный объект.
Интернет-исследование можно разделить на три этапа. На первом мы проблематизируем то, что называем интернетом, и то, почему мы вообще задаемся вопросом о нем. Очень часто вопросы, связанные с интернетом, на самом деле не про сам интернет, а про отношения между людьми, любовь, детские страхи, политику, приличия и так далее. Поэтому интернет-исследователю приходится быть переводчиком, который умеет смотреть на разные вещи и видеть, что хотя есть измерение, связанное с интернетом, в целом это какой-то другой сюжет. Ведь наши исследования начинаются с сюжета, с проблемы чаще, чем с теории.
Второй шаг — подобрать концептуальный язык. Например, сложно говорить про людей в интернете таким же языком, как про массовое общество. Интернет ― не оснастка массового общества, его используют очень сегментированные группы разными способами, и исследователи как раз изобретают язык, который позволяет быть точными.
Третья часть — подобрать подходящую методологию. Мы используем методы разных наук, чтобы разобраться в интернете. Порой не нужно придумывать сложную методологию. Типы такого подхода берутся из традиций разных наук. Например, можно вести этнографические наблюдения, собирать артефакты для анализа, говорить с людьми в жанре интервью.
Кто может это сделать? Поскольку область интернет-исследований междисциплинарная, она открыта для людей с разным опытом и знаниями. В создании междисциплинарных команд нередко помогает критическая педагогика. Мы делимся друг с другом теми знаниями, которые у нас есть, критикуем, обсуждаем с теми, кого изучаем. Это не всегда похоже на то, как действуют в отдельных дисциплинах. Наши исследования не позволяют объяснять все мозгом и дофамином или большими словами, типа капитализма. Зато социальное исследование позволяет измениться в процессе познания, придумывая свой инструмент, чтобы разобраться в том, как люди действуют и что происходит.
Интернет подростков
Сегодня интернет для пользователей часто выглядит однообразным. Если вы каждый день пользуетесь инстаграмом, то для вас интернет — это инстаграм. Мы все на себе это почувствовали на глобальном уровне, когда фейсбук, инстаграм, вотсап легли на несколько часов. И для многих людей все, интернет закрылся. Это очень интересно. Возможно, если такое будет происходить чаще, люди будут придумывать новые площадки, или возвращаться к старым, которые уже непопулярны, но еще не умерли.
Одновременно с этим интернет у каждого пользователя очень сильно отличается. И между интернетами нужны своего рода мостики ― например между интернетом подростков и других возрастных групп.
По этой теме на русском языке я советую почитать книжку даны бойд (она пишет свое имя именно с маленькой буквы ― прим. СБъ) под названием «Все сложно». Это исследование про интернет и подростков. Оно проведено около десяти лет назад, но мне кажется, не потеряло своей актуальности. Дана начинает со стереотипов про интернет и подростков — что вот, цифровые аборигены, подростки не общаются с «живыми» людьми, потому что сидят в интернете. Дана показывает, что для подростков интернет ― не технология, а скорее способ публичной жизни. Поскольку в городах для подростков не так много мест, куда они могут пойти без надзора родителей, побыть с кем-то еще, интернет становится такой площадкой.
А что там происходит? Для того, чтобы это объяснить, бойд применяет теорию Ирвинга Гоффмана к полю исследований подростков и показывает, что подростки используют онлайн-площадки для того, чтобы фильтровать и лучше понимать свои круги общения. Часто они отлично понимают риски, учатся сживаться и со сверстниками, и со взрослыми, даже когда взрослым кажется, что это не так. Но понять подростков можно, изучая их правила взаимодействия: если просто прочитать пару постов, вы скорее запутаетесь и сделаете неверные выводы.
Книга бойд ― классный пример, как можно слушать других. Дана несколько лет слушала подростков, проводила с ними время, пыталась их понять. В книге она доверяет им, не пытается сказать, что они какие-то радикально иные. Но у них другие «сцены», на которых они действуют и другие способы представлять себя на них (театральные метафоры ― как раз инструменты теории Гофмана). И эта книга показывает: да, «все сложно», но можно понять интернет другого человека.
Клуб любителей интернета и общества
Наш клуб возник в 2015 году, когда мы увидели, насколько важно для интернет-исследователей других стран неформальное общение. Я писала тогда диссертацию про центры, где изучают интернет, и нас с коллегой очень вдохновили семинары в Штатах, которые делал центр Беркман-Кляйн. Мы подумали: «Понятно, можно просто вот так собираться и обсуждать». Сделали объявление, позвали знакомых из разных университетов, и так оно началось. С тех пор у нас много раз менялся клуб. Это самоорганизация, когда-то мы были связаны с Центром изучения интернета и общества, но потом центр перестал существовать. Пару лет мы собирались и устраивали конференции, экспериментируя с форматами докладов. Стали проводить исследования, ездить в экспедиции. Сейчас у клуба 4 координатора: Леня Юлдашев, Аня Щетвина, Дмитрий Муравьев и я.
Самоорганизация имеет свои ограничения. Если долго работаешь, выгораешь совсем, сил нет. Основывать научную институцию мы не очень хотели, потому что там нужно делать определенные вещи, даже если они нам как Клубу не нужны и не интересны, а ответственность смещается на абстрактное начальство. Наша самоорганизация — своя супербольшая ответственность, потому что ты в первую очередь перед собой и перед друзьями отвечаешь за то, что организовываешь. Это дает такое приятное чувство, как когда путешествуешь один, а не с турфирмой. Но surfers do not ride alone — это не только известный слоган, но и название книжки про net-серферов, кстати.
Локальный интернет
Локальные сюжеты важны для интернет-исследователей во всем мире. С середины 2010-х годов стали выходить хендбуки про локальные истории глобального интернета (в разных регионах, странах, городах), про то, как именно люди пользуются интернетом, и как это отличается в разных странах. Мы тогда же начали наше исследования истории интернета в городах России. Помню, мы почувствовали большую поддержку от того, что такие книжки есть, потому что ты ходишь, думаешь: «Томский интернет», и вокруг тебя нет никого, кто бы этим интересовался. Но потом ты видишь книжку, а там внутри статья про интернет в городах Малайзии. И ты такой: «Да, я думаю в правильном направлении».
Мы сейчас выпускаем книжку, которую мы писали два года после экспедиций. Она, надеюсь, будет называться «Интернет и города России». Мы два года ездили в экспедиции в разные города, изучали, что там происходит и подбирали язык, который может как-то это схватить. В книге есть разные блоки: про историю веб-сайтов, и почему региональную историю важно сохранять, про провайдеров и инфраструктурную часть интернета, про локальные медиа, про управление интернетом в городах России.
С нами работала в экспедициях и медиаисследовательница Оля Довбыш. Она изучает паблики, которые работают как городские медиа. В больших и малых городах это очень распространенное явление. Эти паблики работают одновременно как своего рода СМИ и как сообщества. Для коллег в других странах это порой неочевидно. Когда мы брали интервью у медиа-исследователя Ника Коулдри, он очень удивился: как сообщество и медиа возможны на одной (к тому же коммерческой) платформе? В англоязычных странах сначала есть община, может, даже со своей локальной газетой, а не паблик «рыбаки Ушайки». Но мы видели в каждом городе, что паблики работают как медиа. От поиска собаки до городских управ — все сидят в пабликах. И вот Оля об этом делает очень интересные исследования.
Такие сюжеты становятся описанными в городской истории, и мне от этого радостно. Потому что зачастую когда мы приезжали с экспедицией в город и спрашивали, как там у них интернет поживает, в ответ мы слышали: «Да какой интернет, ничего интересного у нас нет, живем как живем, все так живут». А через 15 минут любого интервью вы узнаете невероятную историю об интернете, от приключений и благотворительности до подлости и жестокой любви. И во многом эти истории про человека и город, про жизнь в последние тридцать лет. Люди говорят: «Да что у нас в 90-е могло происходить». Да вот что в 90-е происходило — у вас интернет возникал! Нам, как клубу, кажется важным, чтобы люди видели свою историю, ее исключительность и одновременно связь с большими темами.
Почему мы ездили в экспедиции? Конечно, интернет можно изучать с помощью самого же интернета, никакой проблемы с этим нет. Цифровые этнографы исследуют практики людей на онлайн-площадках, количественные метрики есть в интернете, интервью можно брать по зуму, читать можно с экрана. Многое можно делать в интернете. Но есть вещи, которые не видны в своей связности через интернет — например, город. Во многих случаях нам нужно было обнаружить город, пройти его ногами, спросить, мол, а тут у вас что, а это кто. С провайдерами и их районами мы могли многого не понять, если бы не почувствовали как устроена та же Казань. Физический опыт важен.
Мы были в Воронеже, Казани, Тюмени, Томске, Арзамасе, Переславле-Залесском, без меня клуб ездил в Лобню, а я брала маленькие кусочки поля во Владивостоке. Это качественное исследование, у него не может быть выборки, которая репрезентативна относительно чего-то. Но у нашего выбора были основания. Почему эти города? Первые: крупные и успешные в чем-то в контексте IT — Воронеж, Тюмень, Казань. Мы что-то заранее знали — в Воронеже сильные айтишники, в Тюмени интересная ситуация (москвичи ее поймут из-за мэра) с управлением очень технологизированным городом, Казань — это столица республики в центре России, известная своими инновациями. Потом мы поехали в небольшие города: Переславль-Залесский с его необычной историей интернета, и в конце в Томск, где много лет была городская сеть Тонет.
История интернета отличается в каждом российском городе, поскольку интернет в России протягивался не государством (унифицированно), а разными акторами — бизнесом, университетами, активистами, библиотеками, фондами. Провайдеры в разных городах влияют на интернет по-разному. Есть истории про то, как провайдер сделал медиа, и потом это медиа стало очень важным. Есть истории, где провайдер сделал медиа, а потом эти медиа загнулись через два года. Роль и фигура провайдера вообще пока мало изучена, хотя без них интернета бы не было. И там много историй, которые кажутся важными даже вне исследований.
Я мечтаю сделать выставку про провода, и про то, почему это может быть так красиво. Почти в каждом городе городское управление в какой-то момент говорит: «Это некрасиво, нам нужно чистое небо». Это колоссальный удар по бизнесу, особенно по малому, по людям, которые сами провайдеров выращивают из студенческой сетки, которую просто по приколу с друзьями делали, а потом из этого вырос маленький бизнес, где знают каждого своего клиента. Почему выставку? Меня удивил тут эстетический аргумент в городском управлении. Я не могу с ним согласиться, провода — это красиво. Я, как вы видите, такой анархо-консерватор. Мне кажется, что такие локальные истории ― это важно. На такую позицию сильно влияет мой антропологический опыт. Вот я вижу, люди живут, им нормально. А потом их покупает большая государственная корпорация, и все это уходит, они перестают получать поддержку. С помощью направленного исследовательского внимания мы включаем знание о вроде бы небольших сюжетах в понимание интернета как общего явления.
(Dis)connecting: социальные связи в интернете
Если мы говорим про 90-ые, тогда во многих случаях слово «интернет» охватывало разный, но все-таки ограниченный набор способов связи. В 2022 году интернет как таковой больше не может быть условием соединения или объединения. А вот разные онлайн-площадки, конечно, сейчас очень по-разному работают на объединение/разъединение людей. До пандемии казалось, что интернет — базовая часть вашей жизни. Какая разница, встречи в интернете или в оффлайне. Пандемия показала, что во многих случаях эта разница колоссальна, а для многих чудовищна. Для учительницы младших классов это может быть очень важно. Она может быть прекрасным преподавателем, но она стала плохим учителем, потому что она просто не умеет общаться через интернет. Наоборот, немало и бенефициаров. Люди могли раньше ради работы жить в неприятных условиях, мечтая быть за городом, и во время удаленки наконец смогли переехать.
О последствиях пока говорить рано. Изменения продолжаются. Но за время пандемии всеобщая аномия не наступила. Люди не стали выходить на улицы и от недостатка оффлайн-общения рушить мир топором. Это не значит, что мир остался хорош, но он меняется иначе, чем мы предполагали. А в чем-то остается прежним. Важно, что сама пандемия смогла стать такой только потому, что такой интернет. У нас интернетизировано огромное количество школ, например.
Поэтому сказать: «Мы все уходим на удаленку» стало возможно. Если бы пандемия пришла, а такого, как сейчас, интернета у нас бы не было, то пандемия была бы другой. Во многих странах пандемия была и остается другой, мы немало знаем про их опыт. Где-то, например, школьников выводили в оффлайн при первой возможности. Во Франции школьники сидели все в онлайне только в 2020 году, в 2021 и 2022 они выходили учиться. А дети медиков ходили оффлайн всегда. Потому что их родителям нужно было спасать людей от ковида. Часть школ работала в оффлайне, потому что есть дети медиков. А в России очень сильная интернетизация, поэтому у нас легко вводили удаленку. Это значит, что администрациям стало все равно, где проходят высказывания и действия — в оффлайне или онлайне. Интернет стал более ощутимой частью общих инфраструктур. Сколько офисов закроется, сколько бизнесов, основанных на аренде, потеряют смысл через пару лет — мы пока не понимаем этого. А где-то, наоборот, усилится оффлайн-жизнь.
Но когда мы говорим про объединение и разъединение людей через интернет, важно видеть, что большие объединения и разъединения, усиления неравенства происходят в разных масштабах. Например, когда братья мусульманок второго поколения понимают, что те в интернете объединяются не с теми, с кем положено быть, общаются, флиртуют, то братья объединяются и через интернет же наблюдают за своими сестрами, а потом, при встрече, говорят им, что это нехорошо. Об этом упоминает прекрасная статья о Москве коллег, которые изучали мигрантов второго поколения из мусульманских стран.
С одной стороны, можно здесь сравнить интернет и большой город ― они похожим образом объединяют и разъединяют людей в этой истории. Человек приобретает вроде бы больше возможностей в отношении своих социальных связей. Когда люди из деревень в начале XX века переехали в города, они не могли регулировать свою социальность. Вот у тебя были соседи, и все было нормально. А вот у тебя большой город, вокруг куча людей, ты стоишь с ними, как в московском метро лицом к лицу, и ты их не знаешь. Ты только что касался его щекой! Но больше никогда его не увидишь, не узнаешь, как его зовут. Но у этого есть свои плюсы: раньше в деревне все смотрели, какие у тебя пятна на простыне, а сейчас в большом городе всем все равно, и ты можешь жить довольно свободной внутренней жизнью (например, об этом писал Георг Зиммель).
В интернете мы может более или менее контролировать то, что антропологи называют «полимедиа» или «масштабируемой социальностью». Мы можем жить в интернете, как в деревне, а можем жить в нем, как в городе. Мало кто, конечно, часто задумывается, какой у него интернет сегодня, но мы подспудно все равно масштабируем свои социальные жизни. Вопрос в том, как это понять про себя.
И есть важная: города очевидно разные, а вот к идее разных интернетов мы не привыкли. Разные интернеты возникают, когда мы сталкиваемся с чем-то чужим и очень многие вещи кажутся странными, непонятными, это разъединяет людей на уровне бытовых привычек. Если в одной семье живут несколько поколений, они, на самом деле, все будут пользоваться интернетом, сидеть со смартфонами на семейном ужине. Но они общаются с разными людьми и по-разному, им очень сложно объяснять друг другу, что происходит, для этого нет языка. Книга «Все сложно» даны бойд как раз об этой проблеме. А это парадоксальным образом создает дистанцию. То есть, связи, например, подростков намного проще благодаря интернету. А между родителями и подростками часто из-за этого сложнее.
Демократия и политика в интернете
Интернет разрушает понимание общества, живущего в городах. И это парадоксально, потому что интернет — это социальные сети, социальные медиа. Но в каждом таком случае «социальное» значение размывается, и такое использование угрожает общему понятию общества. А вот с политикой, мне кажется, не так. То есть, наоборот, с пониманием интернета многие политические сюжеты стали актуализироваться.
Например, сейчас у нас очень много вопросов к понятию государства. Когда интернет только появился в 90-е, говорили, что роль государства падает, потому что появляются глобальные корпорации, у людей глобальные идентичности. Но глобализация связана не только с рынком, не только с брендами, которые распространяются из одного центра.
Интернет вроде бы дает людям глобально связываться — вот они пишут фанфики, и им важно только, кто они в мире фанфиков, им не важен Макдональдс и Найк, они связаны практикой, но телами они живут в своих местах. И это напряжение между глобальными и локальными сюжетами не возникло благодаря интернету — он парадоксально сделал это более видимым и одновременно менее понятным.
Отсюда и проблема с исследованиями. Часто они обращены к одной стороне интернета. Например, его описывают как медиа, но не проблематизируют сами основания исследовательских проблем. Например, если речь идет про интернет в России, то сразу поднимается вопрос цензуры. Еще лет пять назад, если я давала интервью где-то в Европе, меня почти всегда просили: «Расскажите про Путина». Я объясняла, что занимаюсь историей интернета в Сибири. Странно, говорили мне, а как же цензура? Go to hell, please. Я не занимаюсь Путиным, мне не интересен Путин. В России в интернете очень много всего интересного. И я не могу объяснить людям, что существует интернет без Путина и там можно что-то изучать. Повестка с Путиным дурна тем, в ней интернет понимается как электронное медиа, которое вечно цензурируется, как будто это большой самиздат. С такой перспективы для исследователей интересны только диссиденты, а ведь люди в интернете разные, многим плевать на Путина, и что, они не важны разве? Мне кажется, что важны.
Еще лет пятнадцать назад часто обсуждали такой вопрос: интернет нас демократизирует или нет? Но интернет сейчас становится похожим на водопровод инфраструктурой повседневности. И с идеи о том, что интернет — это водопровод демократизации, очень сложно переключиться. К счастью, исследователи инфраструктуры классно показывают, что инфраструктура обладает собственным характером. Кроме того, материальность интернета становится более видимой. В мире все меняется по-разному. Немецкий интернет — это мой любимый пример про то, когда говорят: «А давайте посмотрим, как на западе». Там может отсутствовать то, что считается у нас «передовым», вроде нелинейной верстки страниц или лаконичного дизайна. Но это не дело государства, ситуация разных условий формирования конкретных сервисов.
Сейчас государственные политики переформатируются на интернет как на инфраструктуру, особенно после пандемии, чтобы у нас работали школы, больницы, госуслуги. Более того, государства сейчас интересуются ресурсами, новой нефтью так называемой цифровой экономики: данными. И конечно, на основе данных можно создавать информационное пространство. Заметьте, отталкиваясь не от медиа, а от инфраструктуры. Ведь на данных о том, чего хочет каждый человек, можно построить всем свою метавселенную. И за право это строить, как и за право обладать нефтью, будут идти колониальные войны нашего века. В этом смысле изменения в работе технологических компаний, ушедших из России с весны 2022 года, как и рост интереса к айтишникам — часть больших драматичных изменений, которые происходят с интернетом (и с нами). Ведь в интернете всегда было сильно наследие военных технологий, из которых он вырос — не менее сильно, чем демократические движения ученых, построивших первые сети. Чтобы это понять, стоит быть внимательнее к словам.
Понятия прогресса и демократии очень быстро внедрились в явления, которые вообще не связаны с той же демократией. Коллаборативные фильтрации — мы слушаем музыку на спотифае, потому что ее слушают наши друзья. И тут говорят: «демократизация музыкального рынка». Вроде бы, как это связано с демократией и политикой? И отчасти, выходит, связано. Ведь в таком разговоре между гражданином и потребителем нет особой разницы. Можно лайкать музыку, кота, Григория Явлинского, и часть этих действий будет связана с политикой. Например, на change.org мы пишем петицию за кота, лес, депутата, тут же донатим на новый альбом любимого музыканта и кроссовки клевые. Все это мы делаем примерно за 15 минут, как пользователи. Но где тут демократия, а где демократизация (это напоминает анекдот из 1990-х о том, что разница между демократией и демократизацией — такая же, как между каналом и канализацией)?
Я бы сказала, что демократия очень важна как возможность не ненавидеть тех, кто не похож на тебя и высказывается в интернете. Не только исключение и дизлайк, но и право на несогласие друг с другом. То, как реализуется это право, связано как раз с масштабируемой социальностью — могут ли люди смоделировать такой масштаб социальности, где мы можем решать проблемы, слышать других и при этом не уничтожать друг друга?
О ТикТоке и Тиндере
Онлайн-дейтинг был и раньше. В качестве дейтингов использовались самые разные форумы, от рыболовов до православной молодежи. А сейчас с нами Тиндер. Иногда люди говорят, что чувствуют влияние Тиндера на свою жизнь, потому что там есть захватывающий процесс свайпания. Но мне кажется, что Тиндер просто сделал некоторые вещи, которые происходили и до этого, видимыми. Вот я читаю сейчас Пруста, и очень похожие взаимодействия происходили, например, в салонах XIX века. Но сейчас у нас пока нет описаний этих практик, где они отрефлексированы. Хотя как нет? Целые паблики посвящены тому, как понять, что мужчина врет в Тиндере (там есть, например, анализ аффордансов приложений, то есть того, как используются разные его элементы). Мне кажется, эту критическую сторону не надо недооценивать, нельзя говорить, что культура теперь полностью лишена саморефлексии. Она иначе устроена, и сам субъект другой.
ТикТок тоже очень интересный, например, с точки зрения политических высказываний. В ТикТоке люди применяют иные способы связи, чем на других платформах. То, что происходит в ТикТоке, меньше похоже на некое общее политическое пространство. Но люди приходят и говорят там: «Мы есть». И правые сообщества, и феминистские, более молодые, более экспрессивные. Про эти группы мы как исследователи мало знаем, потому что политические исследования в основном завязаны на языке, на дискурсе, на высказываниях. Но политика вообще-то не только на том строится, что люди приходят и говорят: «Давайте последуем принципам Хабермаса». Политика — это когда людей вместе трясет, и они двигают что-то куда-то, двигаются куда-то, обозначают границы своих и чужих. В этом не обязательно нужны слова. Я пока не могу сказать, насколько ТикТок в этом плане отличается от других медиа, но вот коллеги-социологи Василиса Ващенко и Полина Кочеткова пишут про это статью.
Как интернет-исследователю мне приходится серьезно относиться ко всем крупным явлениям (и разбираться в них хоть немного). Иногда выручает то, что ничто не ново в полной мере. Новые сервисы не изобретают практики, а наследуют тому, что уже делают люди сами по себе, в том числе без интернета. Новые платформы предлагают другое оформление, но это редко значит, что «все изменилось», скорее нужно понять, кто именно и что там уже делает. Платформ без практик и не бывают, это во многом их основная задача — чтобы в них люди что-то делали. Так не может быть дома культуры без мероприятий или кинотеатра или кино. От интернет-исследователя нередко ждут, что он/а объяснит, что тут нового возникло. Но мы чаще показываем преемственность, и этим освобождаем возможность для чего-то нового быть понятым по-новому.
О собственном интересе
Хотя мне 35 лет, у меня в детстве не было интернета. У моих сверстников он был, а у меня нет. Зато у меня были книжки. Я читала в книжках, что интернет существует. И там можно все найти. Меня это завораживало, и когда я стала заходить в интернет, он меня не разочаровал. Наоборот, я стала понимать, что там можно делать почти одновременно все интересное: общаться, читать, искать что-то новое и сохранять старое. Я до сих пор люблю эту связь жизни и ее предъявления, которая есть в интернете. И получилось так: не видела интернет, но знала о нем. И вот с тех пор меня интересует, как люди вообще узнают про интернет.
В некотором смысле до сих пор то, чем я занимаюсь — это продолжение детского интереса и удивления. Есть люди, которые, чем-то увлекаясь, изучают это от корки до корки. Мне повезло, что я изучаю интернет, ― его нельзя изучить от и до. А еще он меняется.
Ведь я пользуюсь и интересуюсь интернетом, получается, уже двадцать лет. Это как если вы биолог, поймали жучка, а он у вас не умирает под скальпелем. И он продолжает жить, шевелиться, размножаться, у него лапки появляются постоянно, и вы так смотрите на него…
Я люблю разделять это с окружающими людьми. Преподавать и исследовать вместе. Мне важно слушать других. Я так познаю мир, поэтому мне всегда было легко в исследованиях подстроиться под то, что происходит у других людей — как они разговаривают, каким языком. Мне интересно понять и подростков, и мою маму, которая в ужасе смотрит на приложения, просит меня поставить VPN и объяснить, как им пользоваться. Мне кажется, смотреть на новые вещи в ужасе — это нормально. Не всегда нужно радоваться скоростям. Я недавно была на почте, меня заставили отправить посылку через приложение впервые в жизни. Мне понравилось в итоге, но это было странно — я прихожу, готовлюсь пообщаться с женщиной, а она мне говорит: «Скачайте приложение». Меня охватывает паника. Соответственно, я думаю, что, может, и других людей она охватывает? Дальше мне интересно, как это устроено, я не доверяю себе, иду в поле, иду читать книжки, делюсь этим с окружающими. Так и живу. Работа с объектом позволяет лучше понимать, какие ограничения есть у наук, и почему иногда они иногда не могут понять что-то важное и осознать изменения объекта.
Где и как научиться интернет-исследованиям
С 2022 года наш клуб открывает трек по интернет-исследованиям в магистратуре ИТМО «Цифровые методы в гуманитарных исследованиях». Мы осваиваем новые педагогические форматы и много думаем про то, как работать в инновационном вузе, будучи критическими исследователями.
По моему опыту преподавания интернет-исследований в других вузах, максимально интересно и ясно это может быть тем, кто имел дело с социальными исследованиями — социологи, политологи, экономисты, антропологи, историки, филологи. Ну и философы, конечно. Еще здорово получается работать в группах с людьми разного возраста, где есть те, кто уже проработал где-то какое-то время и чувствует, что надо как-то пересобрать себя. Это когда нужен смысл и ясность, хочется научиться уживаться с тем, что ты делаешь, новые навыки какие-то распознать. И тут может быть полезна магистратура.
Наша программа основана на двух вопросах: что такое исследование и что такое интернет. Очень банально, но эти обе вещи неочевидные. Идея исследования в прикладном исследовании часто приходит от заказчика. Людям, которые меняют траекторию карьеры, очень сложно пересобрать в себе, что для них значит исследовать. У академических исследователей свои проблемы.
Мы работаем вместе с более проектным направлением цифровой гуманитаристики. Поэтому мы имеем в виду, что исследование тоже можно понимать как проект. Но нам кажется важным задавать в университете те вопросы (например, об этике и политике исследований), которые в индустрии не задают. И работать с текстами и воркшопами, которые позволяют продумывать свои ответы на них.
У нас будут, например, курсы про историю интернета. Леня Юлдашев будет учить тому, как работают исследования инфраструктур. Еще у нас будет курс про методы, его будет вести Аня Щетвина. С ней вместе мы курируем курс-ридинг, где мы будем работать с текстами, такой курс-ридинг-клуб. И еще курс про данные, и почему они не богом данные, а из интернета вытащенные. Этот курс ведет Дмитрий Муравьев. Он занимается сам впечатляющими исследованиями: и дата-активизм изучает, и что такое данные, алгоритмы, как проблема.
Хотя все это междисциплинарные направления, они отличаются между собой. Сейчас мы как раз собираем подходы вместе с коллегами цифровыми гуманитариями. И там много интересных сюжетов: и разное отношение к одним и тем же понятиям, и к тому, что изучаем (например, слова или действия в интернете, ведь если это пост или реплика в чате, она является и тем и другим). Так что тут много тем для дискуссий, а значит, для интересных исследований и работы с институциями: ведь мы можем и изучить, и подумать вместе, что нужно людям именно в этом интернете.
