Фольклорист, этнограф, социальный антрополог — в чём разница?
Меня и мой род занятий называют по-разному. Фольклористы — в советской и российской науке это те, кто изучает анонимные тексты, которые возникают внутри сообществ и представляют их точку зрения: анекдоты и сказки с этой точки зрения попадают в поле зрения фольклористов. Зачем их изучать? Потому что таким образом можно понять, как люди думают и что для них ценно. Это особенно важно в ситуации, когда письменной памяти в культуре нет (во внеписьменных обществах) или когда человек не может ничего сказать прямо (в тоталитарных обществах).
Изучая анонимные тексты, можно понять, как люди думают и что для них ценно
Социальные антропологи изучают развитие человеческих обществ, в том числе и всякие социальные практики. Воспроизведение текстов, в том числе анекдотов или сказок, тоже является социальной практикой, поэтому эти две дисциплины смежные. В советское время было жёсткое деление, что фольклористы занимаются текстами, а этнографы — только материальной культурой (то есть какие там в деревнях были горшки и какие обряды с этими горшками производились). Это устаревший и бессмысленный подход. На самом деле все учёные в этих областях — фольклористике, социальной антропологии, этнографии — занимаются «пониманием понимания», то есть того, как люди воспринимают и как воздают мир вокруг себя.
О спорах между количественниками и качественниками
Я сейчас оказалась в Париже, где занимаюсь разными количественными исследованиями. Это важно не только ради хайпа вокруг цифровых методов, а потому, что в социальной антропологии существует неприятный зазор между количественными и качественными исследованиями.
С одной стороны, в антропологии есть упёртые качественники, икона которых — Клиффорд Гирц (1926–2006, американский антрополог и социолог ― прим. ред.). Они говорят: мы сейчас поедем в племя пигмеев ака, проведём там один этнографический год (13 месяцев), поймём, как устроена культура изнутри. И никакими количественными методами это заменить невозможно.
С другой стороны, есть хардкорная количественная Cross-Cultural Anthropology, которая выходит с девизом: «Только корреляции, только подсчёт отклонений, только база данных!» Сторонники этой позиции, начиная с 1949 года, делают базу данных по человеческим культурам ― Human Relations Area Files, коротко HRAF. В 1967 году на съезде антропологов они добиваются того, что к ним постоянно идёт поток текстов от учёных, которые поклялись, что они будут давать туда данные. Сначала всё это собиралось на карточках, а потом всё дигитализировалось, и из этого набора культур был сделан так называемый Standard Cross-Cultural Sample. По нему теперь ищут зависимости, корреляции. Например, из этого набора данных становится понятно, что среди всех человеческих культур на момент середины XX века более распространена не моногамия, а полигамия (для каждой культуры учитывается один превалирующий тип брака). Почему так? Это они тоже пытаются найти.
Процент сообществ с моногамией (синий сегмент) и разными типами полигамии (остальные сегменты) по данным HRAF. Моногамными являются 19% культур в выборке HRAF
Но количественники на дух не переносят качественников, а качественники количественников. Ровно то же происходит и в других областях. Те, кто занимается традиционным стиховедением, очень не любят количественный анализ поэзии. Я считаю, что эти точки зрения должны быть примиримы, и плохо делить одно и другое, потому что, на самом деле, одного без другого не происходит.
Количественники на дух не переносят качественников, а качественники количественников
Если вернуться к моему примеру, то получается, что антропологи, которые проповедуют cross-cultural research и стоят только на позиции статистического анализа, базируются на тех данных, которые добыли качественные исследователи в течение последних полутора веков. И, наоборот, качественные исследователи могут выдвигать гипотезы, основываясь на результатах количественного анализа. Какие-то задачи можно решать количественными методами, какие-то качественными, но всё время нужно понимать, что где допустимо. При этом разрыв в методах все равно очень силён.
Мне бы хотелось конвергенции между этими подходами, поэтому я стараюсь работать и так, и так. Когда-то я написала диссертацию про анекдоты о Штирлице (а потом и книжку — её можно найти вот тут) в духе такой конвергенции между качественным и количественным. Я сделала небольшой корпус текстов анекдотов ― один основной, второй контрольный, который вообще не трогала, ― и смотрела, какие там есть зависимости, какие структуры повторяются, какие конструкции употребляются. Мне было интересно, почему, когда мы рассказываем анекдот о Штирлице, мы говорим: «Штирлиц шёл по коридору», то есть употребляем имя персонажа впереди, хотя в других анекдотах, например, «Встречаются Василий Иванович и Петька», глагол выходит на первый ряд. К тому же у Чапаева глагол всегда в настоящем времени, а в текстах о Штирлице в прошедшем: он шёл, он думал. Это мне казалось важным. Но это оказалось интересно для узкого круга исследователей.
Об исследовании плакатов на митингах
Когда в 2011 году начались оппозиционные митинги, мы придумали сделать базу данных высказываний людей с плакатами: ходили на митинги, записывали интервью, фотографировали лозунги. Мы хотели увидеть, какие у них тексты, есть ли типичные, повторяющиеся, кто чаще их держит. Мы собирали эту базу данных 10 лет, до 2021 года.
Благодаря данным, мы обнаружили, что в начале, в 2011–2012 годах, женщины мало держали плакаты, а за 10 лет произошёл устойчивый рост на 15–20%. Казалось бы, ерунда, но на самом деле нет. Это говорит о появлении у этих женщин политической агентности, способности высказываться.
Мало того, изменилось и распределение по возрасту среди женщин с плакатами. Сначала была кривая в форме буквы U, то есть плакат держали либо очень молодые девушки, либо упёртые пенсионерки, а в среднем возрасте был провал.
Доли женских возрастных категорий по выборке из 294 человек с плакатами на митинге 10 марта 2012 на Новом Арбате. Женщины в диапазоне 30–50 лет составляют 9,5% — наименьшую долю из женских категорий. Диаграмма на основе данных из статьи Сомина А. А., Архиповой А. С., Шевелевой А. И. «Шершавым языком плаката»: оппозиционный дискурс на протестных акциях // В кн.: «Мы не немы»: Антропология протеста в России 2011–2012 годов. Тарту : Научное издательство ЭЛМ, 2014. С. 125–148.
Если на митинг шла женщина лет сорока, то она часто шла со своим бойфрендом или мужем, и он держал плакат. К 2021 году эта буква U в распределении исчезла.
Но это тоже было интересно небольшому сегменту оппозиционно мыслящих людей. В то время как многие исследователи считали, что это вообще изучать не надо. А фольклористы должны изучать «образ берёзки в русском фольклоре».
Эта наша тема обладает нулевой, я бы даже сказала, отрицательной престижностью и «продажностью». Нас вообще все боятся и не очень понимают, зачем это надо. Но мне кажется, что знание важно распространять и с помощью таких методов.
О традиционных фольклористах и сборе данных
Группа Андрея Мороза (доктор филологических наук, профессор, заведующий научно-учебной лабораторией теоретической и полевой фольклористики НИУ ВШЭ ― прим. ред.) много лет ездила в экспедиции, в основном, на Русский Север, где изучала локальные традиции и собирала базу данных. У них жёсткая методика сбора информации: студенты приезжают в деревни и по строго регламентированному, детализированному опроснику разговаривают с жителями. Затем вся информация поступает в базу данных.
База фольклора — это мощный инструмент, потому что в ней сохраняются диалектологические особенности, контекст. Изучая её, ты можешь легко ответить на вопрос, какой текст в какое время и где распространён, можешь начать думать над вопросом, почему он там распространён. Соответственно, можно задумываться над границами колонизации, над волнами колонизации, потому что из базы хорошо видно, как, например, одни представления о домовых сменяются другими. Такие вещи можно видеть только за счёт баз данных.
Не надо думать, что люди, которые опрашивают бабушек, не занимаются количественными методами, они это делают. Просто возникает вопрос: а кроме опроса бабушек надо что-то ещё делать в фольклористике или нет? Я считала, что надо, потому что людей, которые опрашивают бабушек, очень много, а людей, которые пойдут на митинги считать плакаты, — их мало.
Не надо думать, что люди, которые опрашивают бабушек, не занимаются количественными методами
У фольклористов есть навыки сбора, типизации и обработки текстов, причём таких, чьей интенцией является не авторское выражение, а выражение мнения группы. Такие тексты передаются людьми, варьируются, и мы научены обращаться с ними, умеем делать качественный и количественный анализ. Мы можем три часа разбирать интервью, можем делать какую-то простую базу данных. Очень остроумно по этому поводу сказал Сергей Неклюдов (доктор филологических наук, профессор, руководитель Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ ― прим. ред.): фольклор ― это то, чем занимается фольклорист. Если ты умеешь делать базу данных по сказкам и анекдотам, то ты можешь и тексты плакатов на митингах анализировать, и слухи собирать.
Заражённые бананы и тяжёлые металлы в вакцине: слухи в период пандемии
В 2020 наступает ковид. Вот тут-то все завертелось, потому что внезапно Россию и все остальные страны накрывают волны интерпретаций разной степени бредовости: что есть ковид, в чём его последствия, что есть прививки. Мы все помним эти тексты ― от чипирования до «пейте чесночную воду». Все они выражали мнение обеспокоенных групп и, как правило, шли вразрез с общими медицинскими рекомендациями или даже появлялись до них. В России всплеск этих сообщений приходится на февраль-март 2020 года, когда правительство вообще не говорит о ковиде как некоторой глобальной опасности.
За первые полгода с помощью агрегатора текстов социальных сетей мы собрали базу данных на два миллиона репостов. Мы использовали программу «Медиалогия», которая вытягивает практически всё, что есть в открытом доступе: и TikTok, и Telegram, и Дзен, и даже Facebook (принадлежит компании Meta, чья деятельность признана экстремистской и запрещена в России, ― прим. ред.). В общем, всё, кроме переписки в WhatsApp, поэтому мы используем метафору «видимой часть айсберга». А невидимая часть айсберга — это мессенджеры.
Мы собрали базу данных на два миллиона репостов
Как мы работали? Мы разговаривали с людьми, смотрели, какие тексты распространены, находили разные сюжеты, т. е. наборы представлений, которые варьируются. Пример такого сюжета: слух, что бананы, импортируемые из Китая, заражены коронавирусом. Подробности могут немного меняться, но общий фон такой.
Дальше через эту программу-агрегатор вводили ключевые слова и получали набор текстов, которые люди репостили, а потом считали так называемую скорость размножения. Скорость размножения измеряется в репостах. Мы также смотрели вовлечённость, то есть насколько люди лайкают или комментируют тексты. Это тоже важный параметр, он позволяет определить отношение количества репостов к количеству комментов. И вот тут становится очень интересно.
Например, в преддверии вакцинирования распространяется очень старая история о том, что в вакцине содержатся тяжёлые металлы. Якобы один человек летел из Англии с поддельным сертификатом о прививке, и его задержали, когда проходил через рамки, потому что, если бы он был вакцинирован, он бы зазвенел из-за тяжёлых металлов, а он не зазвенел. И так выяснилось, что сертификат поддельный.
Якобы человека с поддельной прививкой задержали на таможне, потому что он не звенел в металлоискателе
У этой истории была четверть миллиона репостов. По нашей гипотезе, она сначала ходила среди бабушек или детей. Дальше уровень беспокойства становится высоким, и кто-то берёт скрин из WhatsApp и публикует его во ВКонтакте, то ли чтобы предупредить большее количество аудитории, то ли чтобы поиздеваться. С этого момента мы начинаем видеть, как распространяются эти слухи, ― айсберг поднимается на поверхность.
О текстах-реагентах
У меня большой Telegram-канал «(Не)занимательная антропология». Он мне нужен, в частности, чтобы постоянно иметь связь с людьми. Если что-то начинает происходить, я спрашиваю моих читателей: «А что у вас пишут в школьных чатиках от Курска до Владивостока?» Люди мне пишут, что у них в школьных чатиках ходит вот такое и вот такое ― и я запускаю поиск и смотрю, где что всплывает. У работы с «Медиалогией» есть одна особенность: чем раньше ты запустишь поиск, тем больше ты получишь. Так можно замерять скорость социальной паники.
Люди очень часто не умеют выражать свои эмоции никаким другим способом, видимым для исследователей, кроме как пересказывать страшные тексты, поэтому мы называем эти тексты реагентами. Они реагируют на действительность. Они ситуативные. Они восполняются, потому что они отражают некоторые плохо сформулированные страхи. И это тоже часть фольклора.
Люди часто не умеют выражать свои эмоции никаким другим способом, кроме как пересказывать страшные тексты
Важность текстов-реагентов заключается в том, что условная Марья Ивановна может сказать: «Это не я так думаю, что в вакцине тяжёлые металлы, это все рассказывают. Вот мне рассказала соседка, а у неё муж врач». Если она произнесёт историю про тяжёлые металлы от себя, её могут высмеять, а она хочет социального одобрения. Другое дело, когда в тексте возникает отсылка к авторитету. Здесь срабатывает одно из свойств фольклора ― анонимность, но не в том смысле, что неизвестен автор, а в том, что ты рассказываешь текст, который не принадлежит тебе. Он отсылает к более авторитетному члену общества, знающему всю правду о вакцинах.
Условная Марья Ивановна может сказать: «Это не я так думаю, что в вакцине тяжёлые металлы, это все рассказывают»
Такие тексты-реагенты всегда возникают в ситуации социальной напряжённости. Когда мы начали заниматься ими в период пандемии, внезапно стало понятно, что количественные методы очень нужны, потому что они позволяют видеть, как это всё распространяется. Например, по нашей базе можно установить, что народные медицинские советы из серии «пить чеснок, соду, соду с лимонной кислотой» возникают тогда, когда существует острая ситуация неопределённости и люди не знают, что делать, или, наоборот, ощущается острая нехватка медицинской помощи. Вот, посмотрите на этот график. Он говорит сам за себя.
Рост слухов о коронавирусе в период с 01.02.2020 по 11.08.2020. Источник
Максимальное количество слухов возникает не тогда, когда есть наивысшая точка медицинской опасности (май 2020), а когда непонятно, что делать и куда бежать.
О том, как антипрививочники опередили внедрение вакцины
Слухи об опасности вакцины возникли летом 2020 года, когда никакого «Спутника» ещё нет, потому что старые противники вакцинации подняли свои головы в ожидании и вспомнили всё, что рассказывалось на форумах. В результате к моменту введения «Спутника» аудитория была, что называется, хорошо готова. Дальше эти слухи просто стартанули вверх, а затем вышли на плато и так и остались. Они по-прежнему являются самыми популярными. Мы вышли из пандемии с хорошо подготовленным в широкой аудитории ощущением, что вакцина — это скорее вред, чем благо, а пандемия — это какая-то такая штучка, которая, скорее всего, произведена руками врагов. Распространяется она самыми немыслимыми способами, лечиться лучше чесноком и водкой, а вакцина — это вред.
Мы вышли из пандемии с ощущением, что вакцина — это скорее вред, чем благо
Слухи об опасности вакцин оказываются очень и очень устройчивыми и они возникают задолго до старта вакцинации «Спутником» в декабре 2020. Почему? Потому что эти антивакцинационные страхи (некоторые из которых имеют хоть какую-то обоснованность, но большинство из них бредовые, что, например, в вакцинах тяжёлые металлы) уже существуют в фольклоре и подготовили общественное мнение, и когда началась вакцинация, с ней начали бороться уже готовые нарративы.
Как ведут себя слухи о вакцинах в сравнении с другими слухами вокруг Covid-19. Источник
В целом, последствия выхода из пандемии очень плохие. Мы проводили исследование, как школьники из малых и крупных городов России относятся к потенциальной вакцинации. Мы сделали глубинное интервью по 2–3 часа примерно со ста подростками и выяснили, что 51% опрошенных отказывается ставить прививку. Чем они это объясняли? В основном ссылались на мнение родителей, но самым популярным среди них было высказывание о том, что вакцина приводит к бесплодию. Это очень плохой знак, потому что это высказывание почти невозможно опровергнуть. Страх состоит в том, что сейчас человек на себе не ощущает никаких следов воздействия ― а вдруг потом через 15 лет окажется, что он бесплоден?
О конспирологических теориях
Сегодня благодаря технологиям разные тексты переводятся с национальных языков, даже самых экзотических, со стремительной скоростью. Поэтому наш рисунок народных представлений о ковиде скорее китайский, чем какой-нибудь ещё. Все рецепты, которые тогда ходили: пейте горячую воду, ешьте чеснок ― всё, кроме употребления водки, были китайскими. Получается, что конспирологические теории у нас скорее западные, а народная медицина ― китайская. Где-то на территории Тайваня все эти советы слились в один блок, якобы от имени китайского врача, потом они пришли в Россию, были приписаны Юрию Климову и дальше продолжили победно шествовать по планете.
Конспирологические теории у нас скорее западные, а народная медицина ― китайская
Любые тексты легко преодолевают национальные границы, их больше ничего не сдерживает, и это объясняет распространение конспирологических теорий. За редким исключением эти теории англоязычные. Исключение — история о «золотом миллиарде»: как Запад пытается всех, в том числе нас, истребить, оставив только золотой миллиард. Я бы сказала, что их общее количество измерить невозможно, но можно изучать, насколько люди в них верят. Такие исследования делали в России, в Англии, в Америке, и везде они дают высокие показатели, везде в них верит достаточно много людей.
Другое дело, что место этих теорий в российской жизни иное, чем в британской или в американской. И в Америке, и в Англии значительная доля населения верит в конспирологию, особенно это проявлялось при ковиде, однако это очень большая группа маргиналов. Чем более человек образован, чем более защищённым, полезным, осмысленным он себя чувствует, тем меньше вероятность, что он будет такую ерунду распространять, даже в шутку. Конспирологические теории в этих обществах не становятся мейнстримом политиков. На это есть некое специальное табу.
У нас в России рисунок ровно обратный: конспирологические теории хорошо размазаны и встречаются во всех социальных группах. Они — часть политического мейнстрима. Их транслируют депутаты, чиновники, Николай Патрушев, официальные представители, врачи с телеэкрана, и поэтому они оказываются на вершине социальной значимости.
В России конспирологические теории встречаются во всех социальных группах
Однажды мы были приглашены в Яндекс, чтобы разобраться, как люди делают в поиске запросы о ковиде, и обнаружилась большая проблема. Например, когда человек пишет: «Хорошая ли вакцина от ковида?», то ему в ответе подтаскивают популярные сайты, где ответы на все вопросы от политиков, у которых очень много конспирологии. Такое в принципе невозможно увидеть, например, в выдаче Google на тот же вопрос в другой стране. Поэтому может казаться, что у нас потрясающая заражённость конспирологией.
О «биолабораториях» и конспирологии как современной магии
Я сейчас занимаюсь слухами, которые люди создают и распространяют во время войны. Я смотрю и тексты «за», и тексты «против», а также нарративы, которые держат их вне этой ситуации. Можно наблюдать, как какие-то сюжеты становятся популярны в СМИ. Я посмотрела, как с 1985 года распространялся нарратив о том, что на границах России обнаружили тайные лаборатории, в которых враги производят биооружие против нас. В первой половине 1990-х таких историй, грубо говоря, 5 или 8 тысяч. В 2022 году их стало 92 тысячи. 92 тысячи таких историй было опубликовано в российских СМИ, по данным «Интегрум». Это очень много.
Начиная с 2012 года происходит резкий всплеск такого рода публикаций в самых разных СМИ. Поэтому я бы сказала, что конспирология гораздо активнее насаждается людьми, которые имеют доступ к инструментам власти. Потому что это легко купить, потому что есть политические соображения, потому что надо создавать образ врага.
Конспирология активнее насаждается людьми, которые имеют доступ к инструментам власти
Почему журналисты это публикуют? Потому что это востребовано. Вот, например, ты журналист газеты «Брянский рабочий», и тебе нечего публиковать. Вдруг у вас в области начинается грипп у свиней, и губернатор выходит и говорит, что это американцы заразили свиней. Надо как-то комментировать ― как-то и комментируют. Уже есть готовая теория, она рассказывается, передаётся, всё хорошо.
График распространения слухов об эпидемии холеры в результате «биологической диверсии» в 2022 году. Источник: (Не)занимательная антропология
Это может происходить и без какого-то прямого пинка сверху, потому что это удобное объяснение действительности. Конспирология, в принципе, ― всегда более удобное объяснение, чем какая-то наука, поэтому в некотором смысле конспирологи всегда выигрывают. В современном мире конспирология занимает позицию магии: и то, и другое всегда предполагает направленную злую волю. Почему у меня корова сдохла? Потому что её соседка сглазила. Почему у нас так плохо? Потому что биолаборатория отравляет наших животных.
О собственном иноагентстве
Сейчас иноагентом можно стать — как я стала — за свой объект исследования. Я опротестовала свое включение в реестр иноагентов, и в ответ Минюст объяснил почему. Никакое «иностранное финансирование» его вообще не интересовало. Сделали меня иноагентом за то, что анализирую слухи и анекдоты, — то есть за то, о чём рассказано в этом интервью.
Иноагентство — это способ делать из человека живого мертвеца. Это способ его эффективно выключить из всего. Мало того, что надо ставить позорную плашку, если я её не ставлю, не соблюдаю условия, то мне прилетает штраф-штраф, потом арест имущества и уголовка. Само по себе неприятно, имущество жалко.
Иноагентство — это способ делать из человека живого мертвеца
Штраф и потенциальная уголовка неприятны, но кроме всего прочего происходит выдавливание. Книжки можно публиковать только с позорной плашкой, возможно, скоро и эту возможность отберут. Выкидывают из программ. Убирают из библиотек и каталогов. Студенты и преподаватели боятся ссылок на иноагентов. Преподавать нельзя, с просветительской деятельностью выступать нельзя.
Впрочем, бывают смешные случаи. Есть такая премия «За верность науке», и пишет мне их менеджер: «Дорогая Александра, мы так хотим, чтобы вы занялись информационным сопровождением нашей премии. Вы такая известная, у вас такой замечательный канал. Вы там будете писать о каждом этапе нашей премии “За верность науке”, которая так важна в текущей геополитической ситуации. А за это мы вас позовем на вручение премии». Я страшно посмеялась и спрашиваю: «А вы знаете, что я иноагент?» Они всё стерли и убежали.
Я вычеркнута полностью из какого-то официального русла науки, и на мне чёрная метка, цитировать нельзя, обращаться нельзя, звать никуда нельзя, студентам давать нельзя. Про студентов, которые старше 18 лет, нет формального запрета, но люди всегда занимаются самоцензурой.
Расшифровка: Анастасия Калюлина
