«Персоналистские диктатуры чаще начинают войны»: Эрика Франц об автократиях, Украине и поводах для оптимизма

Эрика Франц — профессор Michigan State University, специалистка по авторитарным режимам и автор многочисленных академических работ по политологии. Системный Блокъ попросил её ответить на вопросы о том, чем отличаются друг от друга недемократические режимы, с какой вероятностью они переходят к демократии и почему диктаторы обычно обладают искажённой информацией о происходящем. Мы использовали графики и таблицы из работ самой Франц и других исследований, чтобы проиллюстрировать её тезисы.

Особенности персоналистской автократии

Сегодня в большинстве стран мира проводятся регулярные выборы, поэтому, на мой взгляд, классификация политической системы как электорального авторитаризма потеряла часть своего смысла. Тем не менее, там, где честных и свободных выборов нет (в диктатурах), можно увидеть существенные различия между странами: в них по-разному концентрируется власть, а лидера поддерживают разные группы. С этой точки зрения путинская Россия — персоналистский авторитарный режим. Власть сосредоточена в рука Путина, а своих ближайших сторонников он подбирает на основе личной лояльности. Число таких режимов во всём мире растёт: сегодня чуть менее половины всех диктатур — персоналистские.

Эта классификация важна, потому что персоналистские автократии несут ответственность за большую часть агрессии стран на международной арене. Согласно исследованиям, такие диктатуры более склонны к рискованному внешнеполитическому поведению, более подвержены коррупции, менее склонны быть надёжными международными партнёрами и активнее вкладываются в развитие программ ядерного оружия.

Конфликты между различными политическими режимами:

Персоналистский характер режима играет большую роль в данном случае. Исследования показывают, что именно такие режимы чаще всего начинают вооружённые конфликты или эскалируют конфликты после того, как они начались. В таких режимах лидеры выхолащивают институты, которые могли бы сдержать их власть и заглушают голоса тех, кто может бросить им вызов. Поэтому у них меньше шансов столкнуться с негативными последствиями их действий, чем у их коллег в других типах диктатур (например, у военной хунты, как было в случае Аргентины, которая развязала Фолклендскую войну и оказалась смещена после поражения в ней). Иными словами, персоналистские диктатуры склонны к воинственному поведению, потому что не существует людей или организаций, которые могут их сдержать.

Всё это усугубляется тем, что персонализм создаёт среду, в которой диктатор остаётся изолированным, параноидальным человеком, полностью оторванным от реальности. Такие лидеры окружают себя подхалимами, которые из страха говорят только то, что диктатор хочет услышать. По этой причине диктаторы обычно не имеют доступа к надёжной информации и не понимают ошибочности своего выбора.

Путинская Россия прекрасно вписывается в этот шаблон. Группа поддержки Путина сузилась, и он доверяет лишь нескольким лоялистам. По сути, он принимает решения в вакууме, когда вокруг него нет людей, которые могли бы оспорить его выбор. Образ Путина, сидящего за длинным столом, в конце которого находятся военные, широко растиражирован в СМИ и прекрасно демонстрирует то, о чём я говорю. Учитывая, что персоналистские диктатуры часто ведут себя провокационно и делают неверный выбор, не приходится удивляться, что Путин начал «спецоперацию».

Военные действия и диктатура

Политологи Пиппа Норрис и Ксения Кизилова пишут, что Путин начал «спецоперацию», чтобы повторить эффект сплочения (rally around the flag), который был в России во время аннексии Крыма. Думаю, в этом есть правда, учитывая, что ведение войны действительно может повысить популярность лидера в некоторых случаях. Тем не менее, истинную причину назвать трудно. Персоналистские лидеры со временем могут откровенно бредить и часто плохо понимают как шансы на успех своих действий, так и настроения в обществе. Путин явно недооценил реакцию Украины и международного сообщества.

При этом отступление может дорого обойтись для Путина. Он, скорее всего, полагает, что сдать назад  —  значит показать свою слабость. У него также вряд ли есть информация о шансах России выиграть (отсутствие точной и надёжной разведывательной информации приводит к тому, что диктаторы часто переоценивают свои возможности, как это было, например, с Саддамом Хуссейном, вторгшимся в Кувейт). Кроме того, важно, что персоналистские диктаторы могут оставаться у власти, даже если значительная часть граждан настроена против них. Президент Венесуэлы Николас Мадуро   —  отличный пример такого рода диктатора. Им нужна поддержка сравнительно малой группы людей (в политологии такая группа называется селекторатом). Пока эта селекторат доволен  —   лидер остаётся у власти. Это означает, что даже если «спецоперация» будет становиться всё более и более непопулярной, это необязательно побудит Путина к отступлению. Вместо этого он, скорее всего, ответит на такое инакомыслие ещё большими репрессиями. Чтобы Путин отступил, он должен каким-то образом «сохранить лицо», чтобы не выглядеть слабым или уязвимым. Сейчас я не вижу такого способа, но, возможно, он существует.

Обратите внимание, что в персоналистских режимах селекторат, элитная группа, на которую полагается диктатор, специально сохраняется слабой и разрозненной, чтобы избежать координации между членами этой группы. Диктатор часто меняет их местами, проводит чистки, увольняет и заменяет новыми ставленниками. В результате члены селектората часто не только не могут договориться между собой о заговоре, но и боятся потерять своё место или впасть в немилость диктатора. Именно поэтому мы видим мало внутриэлитных переворотов в таких диктатурах. Но и здесь есть исключения: например, по-настоящему крупные протесты могут изменить настроения в элите (как это недавно было в Судане).

Жизнь после личной диктатуры

Какое будущее может ждать Россию после ухода Путина  —  тем или иным образом? Здесь важно подчеркнуть несколько факторов. Во-первых, когда диктаторы умирают на своём посту, это редко приводит к существенным политическим изменениям. Такое положение противоречит тому, что ожидают наблюдатели, однако данные показывают, что когда диктатор умирает на посту, мы видим далее более-менее тот же самый режим (авторитаризм сохраняется при его преемниках). При этом вероятность смены режима при персоналистской диктатуре несколько выше, чем при других формах авторитаризма. Это связано с тем, что у таких диктатур очень мало инструментов преемственности. Передача власти в таком режиме  —  больший риск для диктаторов, чем при других видах авторитаризма.

Перевороты и победа оппозиции — один из самых популярных способов смены власти после диктатуры (nonhereditary succession —  ситуация, когда авторитарный режим сохранился, но на место диктатора пришёл кто-то, кого он не выбирал).

Во-вторых, мы знаем, что персоналистская диктатура менее всего склонна к демократизации. Такие автократы часто держатся за власть до самого конца, а их уход бывает насильственным и кровавым, что не создаёт плодородной почвы для демократии. Они ведут себя так, потому что опасаются за свою участь после ухода с поста лидера. Диктаторы в таких режимах прекрасно понимают, сколько врагов создали себе, находясь у власти, так что шансы быть убитым или заключёнными в тюрьму для них весьма высоки.

Сложите эти факторы и поймёте, почему, когда персоналистские автократы умирают на своём посту, шансы на демократизацию в стране довольно малы. Примерно в половине случаев когда рушится одна диктатура, на её месте возникает другая. По упомянутым мной выше причинам, это ещё более вероятно для персоналистских диктатур. Мы знаем, что там, где диктаторы создают свою партию, шансы на демократизацию несколько выше. Это также верно, когда диктатор является гражданским, а не военным. Таким образом, некоторый повод для оптимизма в отношении России всё-таки существует: когда Путин оставит власть, мы можем ожидать демократию. Однако многое будет зависеть от условий —   чем более насильственным будет его уход, тем хуже перспективы для демократии.

При этом предсказать вероятность  —   а тем более успешность   —   протестов снизу чрезвычайно сложно. Мы знаем, что когда диктаторов свергают, важно, чтобы уровень насилия оставался низким, это сохраняет шансы на демократизацию. Другой вариант   —   внутриэлитный переворот, хотя и он необязательно будет означать, что переход к демократии возможен. Шансы бы повысились, если бы после такого переворота начались переговоры нескольких сторон, которые бы обеспечили заговорщикам приемлемый результат (например, отсутствие преследования за их действия при прежнем режиме).

Мы знаем, что санкции наиболее эффективны, когда они направлены именно на персоналистские диктатуры, которые полагаются на патронаж (то есть, на распределение денег), чтобы поддержать своих сторонников. Хотя санкции часто неэффективны, в конечном счёте они работают против автократов. Тем не менее, те из них, кто контролирует обширные природные ресурсы, как в случае с Россией, могут частично компенсировать ущерб, нанесённый санкциями.

Обычные граждане и их роль при переходе к демократии

Роль гражданского общества в возможном переходе России к демократии оценить чрезвычайно сложно. К сожалению, мы вообще очень мало знаем о роли гражданского общества при авторитаризме. Частично это связано с отсутствием достаточно качественных данных о такого рода организациях. С одной стороны, мы знаем, что ненасильственные протестные движения могут быть весьма эффективны в дестабилизации авторитарных режимов и прокладывании пути к демократии, в особенности, когда в таких движениях участвуют люди из разных социальных групп. В то же время понятно, что на такие протесты Путин ответит грубой силой. Риски для любого, кто открыто противостоит режиму, очень высоки.

Геннадий Яковлев указывает, что роль профсоюзов крайне важна при договорном способе перехода к демократии (наиболее знаменитый из примеров такого рода, пожалуй, Пакт Монклоа в Испании после смерти Франко); он может состояться и без них, однако в таком случае требует других благоприятных условий.

Мобилизация, объявленная в России, может изменить ситуацию. Она принесла «спецоперацию» в дома обычных россиян. Скорее всего, она была ошибкой и сделала Путина более уязвимым внутри страны. Режим уже продемонстрировал готовность использовать репрессии перед лицом протестов, но если на улицы выйдет большее количество граждан из разных социальных групп, это может изменить настроения элит. Тем не менее, элите трудно координировать свои действия в условиях персоналистского режима.

Путину необходимы гарантии безопасного ухода со своего поста. В противном случае он будет до последнего цепляться за свой пост, пока не умрёт, либо пока его не сместят. При этом с каждым днём Путин повышает ставки на «спецоперацию». По сути, он связывает успех в Украине со своим собственным успехом [как правителя]. Это плохо, если принимать во внимание, что это серьёзно сокращает его возможности сохранить лицо и выйти из войны (или, в более широком смысле, мирно уйти со своего поста). Чем больше он будет в это закапываться, тем меньше вероятность того, что он потеряет власть относительно гладко и мирно, если это вообще произойдёт. Тем не менее, у него есть союзники за границей, так что, возможно, для него сохраняется шанс на изгнание. Но всё, что он сделал, действительно сильно ограничило его в вариантах, если он когда-либо решит оставить власть.