«Дисциплинировать литературоведческую мысль может только рациональный метод»: научное завещание Бориса Ярхо

Кто такой Ярхо?

Борис Исаакович Ярхо родился в 1889 году в семье врача, получил хорошее образование, окончил Первую московскую гимназию в 1907 году и историко-филологический факультет Московского университета в 1912-м. В стенах университета начал заниматься филологическими исследованиями, в 1910-м опубликовал первую научную статью. Затем Ярхо учился в университетах Берлина и Гейдельберга. Много лет учёный провел за границей, исследуя фольклор и литературу Франции, Германии, Центральной Европы и Балкан. В 1920-е годы Ярхо вернулся в Советскую Россию, где его новаторские научные концепции вскоре столкнулись с катком пропагандистской кампании за «марксистское» литературоведение и против «формализма» в науке, а затем и сам учёный стал жертвой политических репрессий. В 1935 Ярхо был осужден и сослан на три года в Омск. После ссылки учёный не имел права жить в столицах, долго искал работу в разных городах, незадолго до Великой Отечественной войны устроился преподавать в Курске. Во время войны вместе с Курским педагогическим институтом был эвакуирован в Сарапул, где умер от туберкулеза в 1942.

Борис Ярхо

Ярхо — возможно, самый оригинальный и не похожий на других филолог первой половины XX века. По сумме своего образования Ярхо был «энциклопедическим человеком»: он глубоко знал античную и средневековую литературу Запада, древнеславянскую литературу, германский, романский и славянский фольклор, а кроме того, много исследовал современную ему народную поэзию разных культур. Ученый переводил литературные памятники с около 20 языков в диапазоне от латыни до сербского. А главное, Ярхо был глубоким новатором филологической науки, разработавшим концепцию «точного литературоведения» — одну из первых попыток взглянуть на литературу как на массив данных, в котором можно выделить значимые признаки и произвести их количественный анализ.

«Методология точного литературоведения»: книга-завещание Ярхо

Свои основные работы филолог написал в 1920–1930-х гг., однако многие из них так и не были опубликованы. Исследования и теория Ярхо были забыты вплоть до конца 1960-х. А его главный теоретический труд — манифест количественной филологии под названием «Методология точного литературоведения» — был полностью опубликован только в 2006 г.

Методология точного литературоведения Б. И. Ярхо, подготовленная М. В. Акимовой, И. А. Пильщиковым и М. И. Шапиром и изданная в 2006 году [1]

Текст этой книги Ярхо начал писать в 1935 году в ссылке, куда его отправили по делу «немцев-словарников» (в годы оттепели основные участники дела были реабилитированы за отсутствием состава преступления). Авторское вступление к книге показывает, что Ярхо ощущал приближение конца жизни и стремился подвести итоги, объединив свои наработки в целостную концепцию научных исследований. 

«То, что я напе­чатал, никем не объединялось в одно целое. Даже для наиболее осведом­ленных коллег сущность моего учения была темна. И вот эту сущность я и решил теперь изложить, мешая теорию с методикой, — писал Ярхо. — Я знаю, что многое недоработано, что, в частности, статисти­ческий опыт мой недостаточно велик, математические познания черезчур малы. Многое математику здесь покажется наивным. Но я решил с этим не считаться. Лучшее враг хорошего. А хорошему надо положить начало» [1, стр. 4].

Сразу вслед за этими строчками Ярхо с очевидной горечью отмечает свою неизвестность в научном сообществе и выражает надежду быть «переоткрытым» уже после смерти: «Не стану скрывать, в тайниках души мне мерещится участь Менделя: через 10–20 лет выкопают, откроют и т. д. Самая наив­ность этого миража уже действует на меня освежающе, на минуту рассе­ивает гнилостный запах моего трупа, который бьет мне в ноздри». Ярхо действительно «выкопали» и «открыли», но не через 10–20 лет, как надеялся ученый, а через шесть с половиной десятилетий после смерти.

В тайниках души мне мерещится участь Менделя: через 10–20 лет выкопают, откроют

На основе главной книги Ярхо «Системный Блокъ» подготовил своего рода «посмертное интервью» с ученым. В этом экспериментальном формате сквозь текст «Методологии..» мы попытались понять, каким ученый видел будущее литературоведения, какие принципы легли в основу его метода и как наука и жизнь оказались переплетены в его исследовательской практике.

Самое важное в жизни Ярхо

— Вы написали «Методологию точного литературоведения». Что для вас значит эта работа? Дело всей жизни? Подведение итогов? 

— Иные подводят научные итоги очень рано, иные очень поздно. Индуктивные натуры (те, кто подводит итоги поздно. — Прим. СБъ) тоже делятся на два подвида: «а» — пожинает пло­ды добросовестного и одухотворенного труда еще при жизни, «б» — умира­ет в безвестности. Я принадлежал к подвиду «б». Неверие в свои силы, постоянное ощущение недостаточной глубины и широты эрудиции, созна­ние недоработанности многих основных вопросов удерживали меня от сводки выводов, которые я давно уже сделал. До самой смерти я все раскачивался. И вот она пришла. 

— Что вы имеете в виду?

— Было скоплено уже достаточно данных, чтобы начать постройку литературоведческой методологии и даже заложить фундамент нового, позитивного литературоведения вообще; оставалось только попутно подвозить недоста­ющие материалы.

Было скоплено уже достаточно данных, чтобы начать постройку литературоведческой методологии

Но теперь о подвозе материала и о самой постройке думать нечего. Мож­но только набросать план здания. Время упущено; промедление оказалось подобным смерти, и мысли мои как система не стали достоянием науки.

Слева направо: Григорий Исаакович Ярхо (брат Бориса Ярхо, филолог и переводчик, Мария Вахтеров (жена филолога-античника Федора Петровского), Борис Ярхо. Источник

— Но ведь многие ваши работы были опубликованы, например, по литературе средневековья. Это все «не то»? 

— Сперва говорили, что Ярхо — только эрудит, что у него нет своей «фи­лософии» (это было верно, но «философии» я и не собирался строить). Затем начали признавать, что у Ярхо есть свой метод, но он схоласт, и учение его схоластическое, крохоборческое. Большинство же из тех, кому ведать надлежит, и у нас и за границей во­все не слыхали моего имени.

Кое-кому я известен как автор той или иной статьи по его специальности; а так как я писал по разным «специаль­ностям» (славистика, германистика, латинское средневековье, древне­русская литература, фольклор, романистика), то до конца и остался «автором статеек»: славист не знал меня как латиниста.

Большинство же из тех, кому ведать надлежит, и у нас и за границей во­все не слыхали моего имени

Даже для наиболее осведом­ленных коллег сущность моего учения была темна. И вот эту сущность я и решил теперь изложить, мешая теорию с ме­тодикой. 

— Значит ли это, что «Методология» — самое важное в вашей жизни?

— Из того, что я, заживо умирая, пишу именно научное завещание, можно сделать вывод, будто я — фанатик науки. Это было, но давно ми­новало. Давно уже я не стою на коленях перед наукой: она моя законная жена, хотя нас всю жизнь пытались разлучить. И в этом (1935-м) году мы справляем одновременно и серебряную свадьбу, и поминки…. по мужу. За многие годы совместной жизни я познал и прелести ее, и слабости; я люблю ее, но знаю ей цену.

Прим. СБъ: Борис Ярхо не был женат и не оставил детей. Первая его публикация вышла в 1910 г., когда Ярхо был студентом на историко-филологическом факультете Московского университета. Она называется «Эпические элементы, приуроченные к имени “Михаила Потыка”». Поэтому в 1935 г., когда Ярхо пишет свою «Методологию…», он говорит о «серебряной свадьбе с наукой» — 25 лет вместе. 

Программа нового литературоведения

— Один вопрос, прежде чем мы перейдем к сути вашей методики. Вы знакомы с книгой «Символизм» Андрея Белого? Что можете сказать о его подходе?

— Схемы вариаций Белого еще и сейчас при­годны. Hесмотря на сбивчивую терминологию и другие недостатки, эта книга, как известно, оказала весьма плодотворное влия­ние на русское стиховедение.

Про себя лично скажу, что я остался вне ее влияния. Хотя я и был в юности большим поклонником Белого как писателя, все же, по странной случайности, «Символизм» я прочел лишь тогда, когда уже прошел немецкую школу и был гото­вым стиховедом, словом, не ранее 1923 г.

Метрическая фигура «крест» из книги Белого

— Понятно. Тогда обратимся к вашей «Методологии». Какую цель вы преследовали, создавая эту работу?

— Цель моего наброска: положить начало новому литературоведению, то есть дать им­пульс к ряду плодотворных изысканий в совершенно новом направлении.

Мое единственное желание — это спасти «суть», сохранить ясность мысли. Изложить в форме единой системы выводы из двадцатипятилетней работы над разнородным литературным материалом. Досказать кое-что из недосказанного. 

Набросок этот писался в таких условиях, в каких не приведи бог ра­ботать ни одному исследователю: сначала буквально ни одной книги не было под рукой и только под конец удалось снабдить изложение кое-каким конкретным материалом из прежних моих писаний. В силу этого многое по необходимости недоработано, кое-что, вероятно, и не додумано до конца. Но я исходил из того положения, что «лучшее — враг хоро­шего»; а хорошему надо когда-нибудь положить начало, хотя бы и весьма несовершенное. 

— «Новое литературоведение» — это «точное литературоведение»? Что вы понимаете под этим термином?
— Человек — продукт природы, и его произве­дения не могут быть изъяты из общего потока жизни. Поскольку литературоведение в этом аспекте представляется как наука о жизни, то и по методу она должна быть объединена с дисцип­линами биологическими.

Поскольку литературоведение <…> представляется как наука о жизни, то и по методу она должна быть объединена с дисцип­линами биологическими

Так как многие из обнаруженных правил вполне тождественны с законами орга­низованной материальной природы (а другие аналогичны этим законам), то есть надежда, что в ходе дальнейших изысканий литература окажется совершенно втянутой в наши общие представления о жизни, и литературоведение начнет развиваться в тесной связи с изменением этих представлений.

— Чем же плохо традиционное литературоведение?

— Резюмируя общее состояние современного литературоведения, мы дол­жны констатировать, что главным недостатком его является неясность и расплывчатость характеристик и определений. Это неумение недвусмысленно выражаться (искусство, которому мы могли бы поучиться, например, у физиков) происходит, конечно, от неточности самой научной мысли. Дисциплинировать литературоведческую мысль мо­жет только рациональный метод, которому я надеялся положить начало и который должен разрабатываться дальше со взглядом, постоянно обра­щенным в сторону естественных наук.

Дисциплинировать литературоведческую мысль мо­жет только рациональный метод

На свой метод я возлагал надежды, главным образом, в отношении исправления недостатков в области истории литературы:

• вся механика литера­турной традиции скрыта от нас густым туманом. Никто в точности не знает, чем отличается чинквеченто от Петрарки, то есть знают одни общие места;
• нет у нас и никакой систематики филиационных и эво­люционных процессов. В силу этого уничтожается возможность установления законов развития литературы;
• не найдено до сих пор никакого рационального метода для определения влияния внешнего мира на литературу, то есть для выяснения значения биологических, социальных, экономических и т. п. факторов в истории литературы. Это особенно позорно потому, что как раз на эту тему толкуют все, кому не лень, а воз и поныне там. 

Я счи­тал, что все только что перечисленные проблемы допускают вполне науч­ный подход, вернее сказать, точность их разрешения может быть значи­тельно увеличена по сравнению с нынешним состоянием.

Статистика и эксперимент

— Какой конкретно метод вы применяете к литературному материалу? 

— Метод этот — сравнительно-стати­стический, поддерживаемый, насколько возможно, экспериментом. Применение вариационной статистики здесь, как и везде, исходит из того положения, что число является самой объективной категорией мышления и математическое доказательство обладает наибольшей всеобщностью. 
В некоторых местах пришлось приспособить статистику ad usum nostrum (лат. «к нашему употреблению». — Прим. СБъ) и ввести кое-какие новые методы и вели­чины, особенно в применении к истории литературы. Сходства между объектами литературоведения и естествознания настолько глубоки и существенны, что именно на них я считал возмож­ным построить весь свой метод. Методологическая же разница скажется только в том, что мы не станем мерить стихи арши­ном или взвешивать их на весах. Вот и все.

Подсчеты Б. И. Ярхо эмоциональной лексики разных типов в эпических поэмах [1, стр. 365–366]

Кладя количест­венный учет и микроанализ в основу исследования, я только предлагаю сделать для литературоведения то, что полтораста лет тому назад сделал Лавуазье для химии, и не сомневаюсь, что результаты не заставят себя ждать. 

Лите­ратуроведение (я не уставал это повторять) есть такая же «наука о жиз­ни», и у нее нет причин отставать от биологии; а, между тем, оно отстает по многим основным пунктам. 

— Почему литературоведение должно учиться именно у биологии, а не у других естественных наук? И чему учиться?

— [Н]ауки о природе (в особенности, химия и физика) создали законы колоссальной, многовековой живучести (закон Архимеда) и исклю­чительной безусловности, например, закон сохранения энергии. 

Но физика и химия находятся в счастливой позиции, так как оперируют энергиями и другими свойствами, абстрагированными из ре­альных комплексных вещей. Биология, оперирующая целыми живыми комплексами, почти не знает законов такой долговечности и безусловно­сти. Однако же и она открыла множество типических связей и соотношений (закон регрессии Гальтона, «все живое — из клетки», биогенетический закон, теория хромозом и др.).

Литературоведу надлежит черпать мужество, главным образом, из ус­пехов биологии, так как она представляет ступень научности, ближай­шую к нашей дисциплине и вообще к наиболее развитым из общественных наук. Нашей ближайшей задачей является дости­жение именно этой стадии научности.

Литературоведу надлежит черпать мужество из ус­пехов биологии

Победами, одер­жанными в борьбе с множественностью, изменчивостью и непрерывно­стью вещей, биология обязана сравнительному методу, поддер­жанному двумя вспомогательными методами (системами приемов исследо­вания) — экспериментом и статистикой. Я подчеркиваю необ­ходимость, обязательность этой поддержки. Простое наблюдение и срав­нение фактов было бы бессильно в вышеозначенной борьбе.

— Можете ли вы привести пример эксперимента в литературоведении?

— Очень любопытны результаты опыта над фигурами повторения, произ­веденного мною в просеминарии по стиху в ВГЛК в 1928 г. Каждому из 26 слушателей было дано задание написать четверостишие, в котором бы два раза встречалось слово «перо». Из поданных четверостиший огром­ное большинство пришлось на анафорическое расположение этих двух слов; затем шло беспорядочное повторение, затем — остальные фигуры. Этот опыт, значит, потвердил результаты наблюдений над боль­шими количествами стихов: над русскими и немецкими частушками, над русскими лирическими песнями, над рядом немецких поэтов (Гёте, Шил­лер, Гейне, Гервег, Рильке, Бехер в МИНЯ (Московский институт новых язы­ков, где Ярхо был профессором в 1930–1933. — Прим. СБъ) в 1932/1933 г.): везде анафора оказывалась на первом месте среди фигур повторений. 

— А пример статистического исследования в литературоведении?

— Классические формы [в литературе] слабо колеблются в узких границах или зафиксированы на одной цифре: например, пять актов в трагедии. Ро­мантизм (барокко) не ограничен в своих дерзаниях: у них бывают траге­дии в 3, 4, 6 актов и даже без деления на акты (Дюма, Граббе, Пушкин и др.). Для романтиков число актов есть «открытая форма». 

То же мы наблюдаем в распределении речи между персонажами в отдельных явлениях.

Видно, что у романтиков число говорящих лиц в принципе не ограничено, в то время как Корнель прямо настаивал на экономии лиц, одновре­менно находящихся на сцене. Да и самые границы явлений у романти­ков гораздо расплывчатее, чем у классиков: иногда явление прерывается голосом снаружи, иногда молчаливо входящим и выходящим слугой, ино­гда криками пробегающих по сцене лиц — факты, в теории представляю­щие особые явления (число лиц, могущих подавать реплики, меняется), но очень кратковременные и приближающиеся к нулю. Явление у роман­тиков — «открытая форма». Итак, теория Вёльфлина (Генрих Вёльфлин, известный швейцарский искусствовед, предложивший разграничение «закрытых» и «открытых» форм искусства. — Прим. СБъ) применима и к ли­тературе. Этим подсчетом мне удалось подойти к тому, о чем мечтал Вальцель, к wechselseitige Erhellung der Künste («взаимоосвещение искусств». — Прим. СБъ), причем это «взаимо­освещение» достигнуто не путем натяжек и сомнительных аналогий, а по­казано в ясных для всякого убедительных цифрах. Это можно иллюстрировать следующими кривыми распределения речи у типичного классика (Расина) и ультраромантика (З. Вернера).

Подсчеты Б. И. Ярхо числа говорящих в каждом явлении у Ж. Расина и З. Вернера [1, стр. 138]

— Чем хорош «сравнительно-статистический» метод и какие у него есть ограничения в литературоведении? 

— Сила статистического доказательства заключается, конечно, в максимальной объективности категории числа: дважды два для всех — четыре. Максимальная же объективность есть максимальная науч­ность.

Однако, статистический метод всегда будет только подсобным при сравнительном. Самостоятельного существования он не имеет, как в биологии, так и в литературоведении, никакое примене­ние статистики невозможно без морфологического анализа: перед тем как подсчитывать, надо знать, что подсчитываешь. Ни один математический акт не должен совершаться, пока в него не бу­дет вложен конкретный литературоведческий смысл.

Ни один математический акт не должен совершаться, пока в него не бу­дет вложен конкретный литературоведческий смысл

[Я бы хотел] вложить такой смысл в соответствующие ста­тистические операции и этим осмыслением закрепить за литературоведе­нием сравнительно-статистический метод, единственно научный и единый для всех наук о жизни, в том числе о жизни человека в ее творческих проявлениях.

— Какие задумки в области количественного литературоведения вам не удалось осуществить?

— Здесь я должен упомянуть о грандиозно задуманной коллективной ра­боте, к осуществлению которой я уже приступил, но которая была сорва­на в самом начале. Это исследование филиации (от фр. filiation (происхождение, ответвление) — развитие эволюционной линии и ее расчленение. — Прим. СБъ) любовного языка европейской лирики, начиная с того момента, когда в письменной литературе ее еще не было, а будущие элементы ее были рассеяны по другим жанрам, то есть, когда А еще было «не-А».

Исходным пунктом, значит, должны были служить каролингские (и даже меровингские) панегирики высокопоставленным дамам, а также «поэзия дружбы» IX в. Выборку относящихся сюда выражений я уже почти за­кончил и приступил к учету топики в уже возникшей любовной поэзии X в. (новелла, драма и лирика). От этих скудных начинаний надо было идти дальше к ученым поэтам XI и XII вв., Бальдерику, Гильдеберту, Марбоду и т. п. Оттуда путь вел к голиардам, а от них — к труба­дурам и миннезингерам. От миннезингеров — к сельскому миннезангу, а оттуда к гробианизму. От трубадуров в одну сторону — к севильской школе и к португальской лирике короля Диниша, а в другую — к си­цилийцам, тосканцам, «сладкому новому стилю», к Данте, к Петрарке, к петраркистам и, наконец, к дубровчанам [последователи Петрарки в хорватском Дубровнике — прим. СБъ]. Здесь шла речь именно об измерении степени зависимости, об изменении пропорций во времени, о доминантности или рецесивности тех или иных выражений, то есть об отборе. Огромное значение этой работы для познания филиационного и эволюционного процесса ясно без коментариев. Если бы она была осуществлена в намеченных рамках, мы имели бы первый случай настоящего историко-литературного иссле­дования в большом масштабе вместо того верхоглядства, ко­торое царит ныне при обработке таких крупных проблем. Кто может ска­зать, чем труверы отличаются от трубадуров и доказать свои положения? Никто. Кто может сказать, чем петраркисты отличаются от Петрарки? Тоже никто. А написаны ведь толстые книги, полные случайно вы­хваченных черт и общих рассуждений.

Мы имели бы первый случай настоящего историко-литературного иссле­дования в большом масштабе вместо того верхоглядства, ко­торое царит ныне

И подумать только, что это единственное настоящее дело уже было почти налажено, уже мне удалось в 1930 г. собрать нужный колектив… когда разгром Г. А. X. Н. свел на нет всю мою работу.

*** Конец «интервью» с Борисом Ярхо

Краткая история количественной филологии в России конца XIX — начала XX вв. 

• В 1885 году Н. Г. Чернышевский посчитал, сколько стихотворений А. С. Пушкина написано ямбом, а сколько — другими стихотворными метрами.
• Вслед за ним в конце XIX — начале XX века «точным литературоведением» занимались Л. И. Поливанов и Н. И. Новосадский, продолжив анализ в области стиховедения.
• Продолжателем их идей стал поэт Серебряного века Андрей Белый. В 1910 году была опубликована его книга «Символизм» — количественное исследование русского 4-стопного ямба. Белый призывал филологов использовать «эмпирический инструментарий» — эксперимент и наблюдение, уделяя особое внимание формальной стороне текстов. «Разве не радостна самая возможность в принципе несравненно более точно анализировать ритмические фигуры поэтов и приводить их к числу и мере?» — писал он.

• В 1916 году в Петербурге начал работать научный кружок ОПОЯЗ (Общество изучения поэтического языка). Члены сообщества занимались «формальным литературоведением» и стремились к максимальной точности в анализе художественных текстов.
• В 1919 году член ОПОЯЗа Борис Эйхенбаум написал статью «Как сделана “Шинель” Гоголя» — один из манифестов формализма.
• С 1918 параллельно с ОПОЯЗом существовало близкое по духу сообщество в Москве — МЛК (Московский лингвистический кружок). В нем начинал свою деятельность знаменитый Роман Якобсон.
• В 1919 году в состав МЛК был принят филолог Б. И. Ярхо. К тому времени он уже преподавал в Московском университете и был признанным специалистом в таких областях, как антиковедение, германистика, фольклор и медиевистика. Ярхо расширил применение статистических методов, перенес их со стиховедения на другие области филологии.
• После реорганизации Московского университета в начале 1920-х и высылки ректора М. М. Новикова в Германию, в Российскую академию художественных наук (РАХН, позднее ГАХН), где сосредоточились участники формалистского движения. До ликвидации ГАХН в ноябре 1930 г. Ярхо заведовал комиссией техники художественного перевода.

Члены философского отделения ГАХН на квартире Б. В. Шапошникова. Стоят: А. С. Ахманов, Б. И. Ярхо, А. Г. Цирес, Н. И. Жинкин, сидят: Г. Г. Шпет, Н. К. Шапошникова, Н. К. Шпет, А. А. Губер, А. Г. Габричевский. Архив М. Б. Шапошникова. Источник

• Во второй половине 1920-х в ГАХН проходили доклады и дискуссии о формальных методов в исследовании искусства и их границах. В частности, в 1926 году прошли параллельные выступления Б. И. Ярхо и выдающегося философа и оппонента формалистов Г. Г. Шпета на тему «О границах научного литературоведения».
• К концу 1920-х в Советском Союзе постепенно усиливались гонения на формализм, который был объявлен чуждым марксизму и буржуазным. Виктор Шкловский был вынужден написать покаянную статью-отречение под названием «Памятник научной ошибке». Многие члены ОПОЯЗа и МЛК отошли от формалистских подходов, некоторые эмигрировали, некоторые подверглись репрессиям. 
• В 1935 г. Ярхо вместе со многими коллегами, включая Г. Г. Шпета, был арестован по делу «немцев-словарников» и приговорен к ссылке в Омск на три года. В ссылке он работал над систематизацией своих теоретических трудов и писал монографию «Методология точного литературоведения». В ней Ярхо изложил принципы изучения литературы с помощью количественных методов.
• Наиболее важные теоретико-методологические труды Ярхо были полностью опубликованы только в 2006 г. под общей редакцией М. И. Шапира. А их переводы на английский язык были выполнены в 2016 и 2019 гг. 

Узнайте больше об истории цифрового литературоведения — пройдите наш тест. И читайте материал «Что общего у литературы и биологии, или Как развивались Digital Humanities в России». Подробнее о том, как Белый вручную считал ударные и безударные слоги, рисовал ромбики и крестики, читайте в отдельной статье «Системного Блока».

Источники:

1. Ярхо Б. И. Методология точного литературоведения: Избранные труды по теории литературы / Изд. подгот. М. В. Акимова, И. А. Пильщиков и М. И. Шапир; Под общей ред. М. И. Шапира. М.: Языки слав. культур, 2006. 927 с.
2. Шапир М. И. «Тебе числа и меры нет». О возможностях и границах «точных методов» в гуманитарных науках // Вопросы языкознания. 2005. No 1. С. 43–62.
3. Inna Kizhner, Melissa Terras, Boris Orekhov, Lev Manovich, Igor Kim, Maxim Rumyantsev, Anastasia Bonch-Osmolovskaya. The history and context of the digital humanities in Russia // Global Debates in the Digital Humanities. 2022. С. 55.
4. Frank Fischer, Marina Akimova, Boris Orekhov. «Preface: Data-Driven Formalism» Journal of Literary Theory, vol. 13, no. 1, 2019, pp. 1-12. https://doi.org/10.1515/jlt-2019-0001
5. Андрей Белый. Символизм. Книга статей. М.: Мусагет, 1910. 633 с.
6. Чернышевский Н. Г. Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Литературная критика. М.: Правда, 1974. 1207 с.
7. Поливанов Л. И. Русский александрийский стих // Ж. Расин. Гофолия (Athalie): Трагедия в 5-ти действиях в стихах (1691)/ Пер. с фр. размером подлинника Л. Поливанова. М., 1892
8. Новосадский Н. И. Орфические гимны. Варшава: Типография варшавского учебного округа, 1900.